– А ведь должны были остаться какие-то деньги после гибели Шанеева, – пробормотала Лена.

Вот и еще вопрос: куда делась жена Хана? Вроде Шмелев говорил, что она погибла. Но как, где? Не исключено и даже весьма вероятно, что тоже из-за денег. Насколько Лена поняла, после Гарика много чего осталось, и это все, разумеется, унаследовала жена, кто же еще. Наверное, это и стало причиной ее гибели. Нужно читать быстрее.

Дергать из-за этого Шмелева прямо сейчас Лена не хотела – у него своих дел полно, не до разговоров ему.

В обед она позвонила в больницу, справилась о состоянии отца. Все было по-прежнему. «Но хоть не хуже», – вздохнула она, кладя трубку. Мать не звонила, и Лена решила пока тоже ее не трогать, чтобы дать время успокоиться и разобраться, что она, Лена, в отцовской болезни не виновата. В конце концов, все рано или поздно утрясется – родные люди, как правило, справляются с любыми трудностями и прощают друг друга, тем более мать и дочь. Интересно, сказала ли мама отцу, что она ушла из дому? Наверное, нет, чтобы не расстраивать.

Ленины мысли перекинулись на Никиту. Она смотрела в раскрытые материалы дела и не видела ни строки – перед глазами стоял вчерашний вечер. Сейчас она уже была готова кое в чем оправдать Никиту, объяснить его поступки хотя бы себе. Да, изо всех сил старалась его простить. Она отлично понимала, что Кольцов манипулирует ею, давит на болевые точки, а сам не готов меняться ни на йоту. Во всем его поведении читалось это: «Нет, дорогая, уж прости, но меняться ради тебя я не собираюсь, принимай таким, каков я есть, или уходи».

Сейчас Лена задумалась, готов ли он был измениться ради бывшей жены. Чем-то поступиться, в чем-то уступить? Скорее всего, нет.

Наверное, он всегда был таким: изменял реальность под себя, подчинял жизни других своим прихотям, своему понятию о комфорте. Да, он навещает больную жену, проявляет хоть какую-то заботу. Но ведь Лена прекрасно помнит, что, когда в декабре она неудачно наступила на бордюр, подвернула ногу и заработала растяжение связок, так что вынуждена была провести три недели дома, он не то что не приехал – не сделал ни на один звонок больше, чем всегда. Ни единого раза не нарушил своего расписания, чтобы просто узнать, как она себя чувствует.

Лена не могла понять, как тонкое чувство прекрасного может сочетаться с такой внутренней черствостью. Она мало понимала в фотографии, но иногда, увидев какой-то снимок, сделанный Никитой, поражалась тому, насколько иначе он видит мир, как может рассмотреть радугу в висящей на карнизе сосульке или в огромной капле, падающей с водостока. В такие моменты она восхищалась им и забывала обо всем. Но проходило время, и Никита представал совершенно в ином свете, вот как вчера. Очарование проходило, а его место занимали такие вот нелегкие раздумья.

В дверь постучали. Лена встрепенулась, закрыла папку с делом, даже головой потрясла, чтобы прогнать далекие от службы мысли.

– Входите!

На пороге появился Голицын – все в той же бейсболке, короткой кожаной куртке и серых джинсах.

– Можно к вам, Елена Денисовна?

– Вы зачастили ко мне.

– Похоже, я единственный добровольный посетитель, который является в ваш кабинет, как на службу, – улыбнулся Павел и сел на стул.

– И что же вас сегодня ко мне привело?

Она никак не могла взять себя в руки и скрыть волнение, которое испытала при виде Павла. «Вот еще! Выгляжу так, как будто ждала его с замиранием сердца». – Она рассердилась на себя, отошла к окну и отвернулась.

– Я вам надоел?

– Не хочу показаться грубой, но я работаю, у меня есть другие дела, кроме дела вашей невесты.

– Понимаю. Но как раз по делу невесты я и пришел.

– Снова нашли что-то?

– Снова нашел. Вернее, пришел сказать, что искать дневники Жанны больше нет смысла – они сгорели.

Лена резко развернулась.

– То есть как сгорели? Где, когда? Почему вы так решили?

Голицын поправил бейсболку.

– Мне позвонил ее заместитель Максим Коротченко. Сказал, что выполнил последнюю просьбу Жанны и сжег тетради, которые она оставила ему на хранение буквально за неделю до смерти.

– Коротченко? Опять?

– Не понял, – растерялся Павел. – В каком смысле опять?

– Он уже сжег договор на аренду банковской ячейки, и тоже по просьбе Жанны. Пироман какой-то. Но с какой стати он вам звонил?

– Сказал: не может в себе это носить, трепетный юноша. – На лице Голицына была брезгливость. – Знаете, мне кажется, он что-то вычитал там, в этих тетрадях. Очень уж голос был испуганный.

– Угу. А память у него феноменальная. – Лена вспомнила разговор с сотрудницей галереи.

– Что? Какая память? – не понял Голицын, но Лена уже его не слушала – набирала Паровозникова.

– Андрей, ты очень занят? Да? А сколько еще? Ой, прекрасно. Андрюша, как закончишь, дуй к Коротченко, хватай в охапку и сюда вези. Да, прямо срочно. Все, жду. – Она положила трубку, взглянула на Павла: – Мне нужно его допросить как можно быстрее.

– Думаете, он что-то расскажет?

– Все, кто общался с Коротченко, отмечали его исключительную память. Он запоминает любой текст с первого прочтения, понимаете? Если в дневниках Жанны что-то было и он это прочел, то у нас неплохой шанс восстановить все в полном объеме.

– Странно. Не замечал я за ним.

– А вы хорошо его знаете?

– Как сказать? – пожал плечами Павел. – Он часто звонил Жанне, иногда приезжал, если было что-то срочное. Близко я с ним не общался, конечно. Не мой тип, знаете ли. Не все творческие люди одинаково интересны друг другу. Да и Макса вряд ли можно назвать творческим человеком, скорее менеджером. Вот в этом он прекрасен и весьма эффективен. Жанна ему очень доверяла, в финансовых вопросах, кстати, тоже. Максим при всех своих странностях маниакально честен во всем, что касается денег. Думаю, вы поняли, что Жанна и сама такой была, и окружение старалась подобрать соответствующее.

– Получается, она настолько доверяла Коротченко, что оставила дневники у него, а не у вас? Вам не кажется это странным?

Голицын секунду подумал, потом снова пожал плечами:

– Возможно, вы правы, это действительно странно. Хотя если в этих дневниках было что-то обо мне, тогда поступок Жанны вполне объясним, ведь так? Мало кто захочет, чтобы его мысли о ком-то стали этому кому-то известны, раз уж писалось все не для посторонних глаз.

– Да, логика в ваших словах определенно есть. Что ж, спасибо за информацию, Павел, буду ждать самого Коротченко. – Лена села за стол и демонстративно открыла первую попавшуюся папку, давая понять, что разговор окончен.

– Это вы таким вежливым способом намекаете мне, что я засиделся?

– Я намекаю, что я на службе и у меня есть еще дела, кроме этого. Извините, Павел.