– Сейчас направо. На втором светофоре держись левее, а потом все время прямо.

Убрала три скрепленных между собой мака в сумку и, глядя на проносящиеся за окном деревья, распорядилась:

– Здесь притормози. Мы приехали.

Дом Ольги стоял на высоком холме среди таких же красивых домов, подъехать к которым можно было как через КПП, так и со стороны все еще строящихся коттеджей. Если заезжать через стройку, никто тебя, само собой, не остановит. Был прямой резон попасть к подруге именно этим путем, и мы неторопливо тронулись вдоль недавно заложенных фундаментов. Подъехав со стороны задней веранды, Вовка остановился у дома Гуляевой и выбрался из машины. Следом за ним выбралась из салона и я. Оглядываясь по сторонам, Левченко направился к приоткрытой двери веранды, как вдруг замер, кивая головой на дом и делая мне знаки остановиться. Не донеся ногу до вымощенной плиткой дорожки, я застыла в нелепой позе и тут и сама увидела то, на что указывал мне Лев. По веранде ходили полицейские. Их было двое, и они внимательно осматривали все, что попадалось на их пути. Нас с Володей они пока что не видели, но это было только делом времени. На этот раз мы попали в серьезную переделку. Очередной мак я не забрала, кроме того, при мне были маки с других мест преступлений. Если меня задержат, объяснять полицейским про подарки друга моего детства Вовы Левченко было по меньшей мере глупо. Нужно было немедленно что-то предпринять, и Лев махнул мне рукой уходить. А сам, дождавшись, когда я, неслышно ступая по жухлой траве газона, скроюсь за деревом, пронзительно закричал:

– Ольга! Ты дома? Принимай гостей!

Стоя за необъятным стволом старого дуба, я наблюдала, как на крик выбежали оба полицейских.

– Будьте любезны, документики предъявите! – требовательно проговорил один, направляясь к Левченко.

Володя нехотя полез во внутренний карман, старательно оттягивая время. Второй полицейский продолжал стоять в дверях веранды, всем своим видом выражая бдительность. А больше из дома никто не показался. Значит, здесь их всего двое. Стараясь и дальше ступать неслышно, я медленно двинулась в обход коттеджа к окнам спальни. Судя по содержанию «Мученицы», действие бодлеровского повествования происходит именно там. А в спальной комнате Гуляева постоянно держит окна открытыми, значит, можно попробовать добыть предпоследний цветок этим путем. Идея казалась безумной, но терять мне уже было нечего, и осознание того, что в конце пути меня постигла неудача, придало мне сил и решимости. Встав на цокольный выступ, я подтянулась на руках и заглянула в комнату. В лицо пахнуло прелыми цветами и сладковатым смрадом запекшейся крови. Залитая кровью круглая Ольгина кровать утопала в увядших цветах, а в центре ложа как-то уж очень театрально раскинулось обезглавленное тело подруги. Кроме золотистой подвязки на ноге, на ней ничего больше не было. Ощущение, что меня кто-то сверлит взглядом, не покидало с первой секунды пребывания в комнате. Переведя глаза на журнальный столик, я похолодела – на меня смотрела мертвая голова Гуляевой. Искусно уложенные длинные черные волосы обрамляли ее безмятежный лоб, остекленевшие синие глаза были широко раскрыты, а пухлый рот изумленно приоткрыт. Голова лежала на подносе, как арбуз на блюде, и вытекшая из нее кровь алела, словно арбузный сок. Рядом с подносом покоилась книжная страница, поверх которой белел стальной цветок. Стараясь двигаться неслышно, я спустилась с подоконника и устремилась к заветному цветку. Стараясь не смотреть на изумленное Ольгино лицо, забрала приготовленное мне послание и, сунув цветок и стихи в сумку, проворно выскользнула из комнаты тем же путем, что и пришла.

Перемахнула через подоконник и, ступив на землю, быстро двинулась в сторону железнодорожной станции, следуя указателям. Я не оборачивалась, хотя мне очень хотелось вернуться к машине и помочь Володе. Но я не имела на это права. Я просто обязана выжить и получить обещанную мне свободу. Я уходила все дальше и дальше от дома подруги, пока вдруг не вспомнила, что в сумке лежит очередное стихотворное послание от моего врага. Присев на поваленный ствол березы, я вынула листок и пробежала текст глазами.

Здесь, в одиночестве ее необычайном,

В портрете – как она сама

Влекущем прелестью и сладострастьем тайным,

Сводящем чувственность с ума, —

Все празднества греха, от преступлений сладких

До ласк, убийственных, как яд,

Все то, за чем в ночи, таясь в портьерных складках,

С восторгом демоны следят.

Но угловатость плеч, сведенных напряженьем,

И слишком узкая нога,

И грудь, и гибкий стан, изогнутый движеньем

Змеи, завидевшей врага, —

Как все в ней молодо! – Ужель, с судьбой в раздоре,

От скуки злой, от маеты

Желаний гибельных остервенелой своре

Свою судьбу швырнула ты?

А тот, кому ты вся, со всей своей любовью,

Живая отдалась во власть,

Он мертвою тобой, твоей насытил кровью

Свою чудовищную страсть?

Схватил ли голову он за косу тугую,

Признайся мне, нечистый труп!

В немой оскал зубов впился ли, торжествуя,

Последней лаской жадных губ?

– Вдали от лап суда, от ханжеской столицы,

От шума грязной болтовни,

Спи мирно, мирно спи в загадочной гробнице

И ключ от тайн ее храни.

Супруг твой далеко, но существом нетленным

Ты с ним в часы немые сна,

И памяти твоей он верен сердцем пленным,

Как ты навек ему верна[14].

Продолжение «Мученицы». Ну и зачем оно мне? Можно было вполне ограничиться первой частью стихотворения. Следовательно, это не может быть бессмысленным посланием. Для чего-то этот листок мне нужен. Только бы понять, для чего!

* * *

Но за подарком одной королевы последовал подарок от королевы другой. После суда прошло уже несколько дней, а Шарль все никак не мог успокоиться. Коротко стриженный, в рубашке с расстегнутым воротом, похожий на висельника перед казнью, он сидел за столиком ресторана над тарелкой с маринованными овощами и соленым мясом, ибо принципиально не ел ничего натурального, и кривил тонкие губы в язвительной ухмылке. Газета в его маленьких, холеных, почти женских руках подрагивала, а все внутри клокотало от ярости. Он только что прочел злобный пасквиль, автор которого выдвигал гипотезу, что поэт Бодлер лишь в собственных мечтаниях так испорчен. На самом же деле певец «Цветов зла» знает о сладострастии лишь понаслышке, являясь новичком в царстве порока. Какие гнусные инсинуации! Уж можете поверить, Шарль Бодлер достаточно порочен, чтобы стать притчей во языцах среди тех, кто его знает. С раннего детства Шарль мечтал быть актером и сценой выбрал собственную жизнь. Злые выходки и эпатаж – вот его стихия. В кругу друзей он как-то холодно осведомился, а ели ли они когда-нибудь мозги младенца? В ответ на изумленное молчание надменно пояснил, что напоминают они мякоть недозрелого ореха и очень вкусны. Нынешнему домовладельцу, сделавшему Шарлю замечание за шум по ночам, Бодлер дерзко ответил, что понятия не имеет, о чем тот говорит. В гостиной он всего лишь колет дрова, а в спальне таскает за волосы любовницу. Ну и чтобы совсем уж казаться исчадием ада, поэт уверял всех вокруг, что переплет его записной книжки выполнен из человечьей кожи. Мелочи вроде доведенных до белого каления официантов, без которых Шарль считал вечер в ресторане проведенным впустую, не стоит принимать в расчет. Они обыденны, а, следовательно, не экстравагантны.