– Опять фальшивки?

– Обижаешь, – надул он бледные губы. – Бумаги самые что ни на есть настоящие. Я слово свое держу. Убьешь своего дружка – и свободна как ветер. Помнишь наш уговор? Все пять цветов должны быть у меня!

Приняв пистолет, я сделала молниеносное движение и выстрелила в Крутицкого. Раздался сухой щелчок, но мой враг продолжал стоять на месте. Я жала на спусковой крючок раз за разом, но результат был тот же. Ехидная ухмылка исказила лицо биолога, губы вытянулись в трубочку, и он разочарованно протянул:

– Как ты предсказуема, Кира. Почему-то я так и думал, что ты будешь играть не по правилам. Для тебя никогда не существовало правил, верно? Ты всегда делала только то, что хочешь. Разве мы так договаривались? Уговор был другой. Либо ты, либо он. А я в списке жертв не значусь.

Володя кричал, чтобы я выбила стулом окно и позвала на помощь, но я его не слушала. Кинувшись вперед, я с силой ударила врага по лицу рукояткой ставшего бесполезным пистолета, но Герман Игоревич оказался проворнее меня. Отпрыгнув в сторону, он увернулся от удара и, ухватив меня за руку, в которой я сжимала пистолет, заломил ее за спину. Резкая боль пронзила плечо, пальцы разжались сами собой. Вырвав у меня разряженный ствол и отшвырнув его в сторону, Крутицкий вынул из-за пояса еще один пистолет и вложил мне в руку. На этот раз он контролировал каждое мое движение, крепко обхватив сзади и держа мои руки в своих руках. Его указательный палец лежал поверх моего, не давая соскочить со спускового крючка. Отчаянно выворачиваясь, я с ужасом видела, как направляемое руками биолога дуло пистолета неотвратимо надвигается на Володю. Моего Володю, любимого Льва, которого я сейчас убью. И что толку от того, что не сама я выстрелю? Все равно он умрет от пули, выпущенной моей рукой. И я не смогу с этим жить. Не смогу! Я почувствовала, как указательный палец правой руки, помимо моей воли, пришел в движение, и, дико закричав, дернулась что было сил. Пуля ударилась в Вовкину грудь, опрокинув моего любимого и стул, на котором он сидел. Все. Убила. Я тоже не буду жить! Снова рванувшись, я приставила еще дымящееся дуло к своей груди и нажала на чужой палец. Сухой щелчок. И все. Ни боли, ни смерти. Лишь ехидный голос Крутицкого.

– Ишь, хитренькая какая! В магазине всего один патрон. Ты или он. А чтобы вместе – мы так не договаривались. Живи с этим, Кира.

– Простите меня! – заплакала я, бросаясь к Вовке и целуя его закрытые глаза. – Простите все, если сможете!

– Бог простит, которого нет. Я тебя больше не задерживаю, – сухо обронил Герман Игоревич, точно мы были в классе на уроке. – Можешь идти.

В этот момент раздался треск. Входную дверь выбило сильнейшим ударом, и в квартиру ворвались вооруженные люди. Сидя на полу, я наблюдала, как первый вбежавший прошил автоматной очередью пространство перед собой и биолог рухнул, точно подкошенный.

– Отставить стрелять! – прогремел от двери начальственный голос. – Госпожа Федулова, вы целы? Ну-ну, не нужно плакать, все позади. Вы в полной безопасности. Мы устранили преступника, взявшего вас в заложники. Вам очень повезло, что вовремя упали на пол. Что со вторым заложником? Он жив?

Я не отвечала, пытаясь нащупать пульс на теплой Вовкиной руке. Голубая жилка билась у него на виске, и это придавало мне уверенности, что все будет хорошо.

– Пропустите врача, – скомандовал все тот же решительный голос.

От застилавших глаза слез я не могла разобрать лица говорящего, видя только его поблескивающие очки. Сжимая в руке последний, пятый, мак, я поднялась и отошла в сторону, внутренне готовая ко всему. В том числе и к самому худшему. Я буду с ним, даже если любимый останется инвалидом. В хороших реабилитационных центрах кого угодно поставят на ноги. А я обязательно организую такой центр. Я сделаю все для того, чтобы Лев жил. Но даже если Вовка не выживет, я все равно уеду на Дальний Восток. Ибо там встает солнце. И начинается жизнь.