Я повернула голову направо, ища его губы, которые только что касались моего уха. Когда я нашла их, они подарили мне мягкий, влажный поцелуй, в котором было больше эмоций, чем, как я полагала, мне вообще суждено было испытать.

– Я люблю тебя. – Его слова вплыли в мой раскрытый рот и опустились вниз по горлу в самый желудок, где укоренились и расцвели пышным цветом.

Кен в гостиной вовсе не смотрел свой футбол, он читал запись про Ганса в моем СТДККНДУНЗЧ!

Я уж почти забыла про эту запись, а сейчас Кен делал все, чтобы я снова забыла о ней. После поцелуя он перевернул меня на спину, одним движением стянул с себя трусы и устроился у меня между ног.

Упершись ногами в постель, я приподняла бедра ему навстречу, принимая предлагаемую им любовь. Когда мы совсем слились, я обхватила его ногами, взяла в руки его прекрасное лицо и прошептала: «Я люблю тебя, милый. Я так сильно люблю тебя».

Когда мы начали двигаться, воздух вокруг нас словно сгустился и был так заряжен, что мне показалось, будто я снова очутилась на том переднем сиденье старого «БМВ». К сожалению, на Кена это произвело ускоряющий эффект. Он кончил первым, и это только еще раз доказало, что его и впрямь обуревали… эмоции.

Я наконец совершила этот прорыв.

Мне казалось, я очутилась в одном из тех фильмов, где главный герой преданно сидит рядом со своим партнером, находящимся в глубокой коме, одну бессонную ночь за другой, невзирая на тех, кто говорит, что это безнадежно. Правда, единственным, кто говорил мне, что это безнадежно, был сам Кен – каждый раз, когда он отворачивался от меня, если я пыталась прижаться к нему в постели, каждый раз, когда он складывал и засовывал в карман со словами: «Ну да, спасибо» – один из моих игривых любовных стишков, написанных каллиграфическим почерком, каждый раз, когда хлопал меня по заднице через пять минут после собственного оргазма.

Кен был в эмоциональной коме десять лет, но то, что я написала, разбудило его. Он может снова ускользнуть от меня, но теперь у меня есть надежда.

И каждый день 20 декабря я буду знать, что, хотя его эморекция и прошла, она не будет забыта.

18 января

У Ганса постоянно была эморекция. Мне всего-то и надо было сказать ему, что я его люблю, и он становился твердым, как алмаз. Он был первым, с кем я жила в одной комнате, и поначалу мне нравилось вить гнездо. Я украшала стены своими картинами и заполняла кухонные шкафы всякими прибамбасами и столовой утварью, которые таскала либо из родительского дома, либо из хозяйственного отдела универмага, где подрабатывала.

Но мне не нравилось, что Ганс не мог собраться в кучку хотя бы настолько, чтобы помогать мне платить за наше жилье, убираться в нем или хотя бы возвращаться в него.

Как выяснилось, Ганс проводил выходные, спуская все свои деньги в стрип-клубе на нашей же улице. Да, Дневник, я знаю. Мой друг рок-звезда веселился как рок-звезда. Я должна была это предвидеть. Можешь не сыпать мне соль на раны.

Обнаружив, что он провалил в колледже все курсы, на которые я его записала, и потерял работу, даже не сообщив об этом мне, я наконец заявила, что по горло сыта его весельем. И прикинь – ему хватило наглости со мной расстаться!

На следующий день я была так расстроена, что ушла с работы посреди смены, захватила по пути кучу пустых коробок из отдела упаковки и решила поехать домой собирать свое барахло, пока Ганс… да что бы он ни делал в этот день. Вот только когда я подъехала к парковке возле нашего дома, там уже стоял Гансов допотопный «БМВ» – одним колесом на тротуаре, с наполовину открытыми окнами и ключами, торчащими в замке зажигания.

Черт возьми! Ну конечно, он дома. Вторник, середина дня! Где же ему еще быть? Ну ясно же, что не на учебе и не на работе.

До сих пор у меня было только два опыта расставания с бойфрендами: один, когда твой бойфренд превращается в опасного сталкера-террориста, и другой, когда ты просто перестаешь отвечать на его звонки, и он сам исчезает. И хотя я была на тысячу процентов уверена, что Ганс никогда не причинит физического вреда другому человеку, я обнаружила, что не могу сказать того же о себе.

Как только я открыла дверь, мне в глаза немедленно бросились две вещи. Обе были черными. У обеих были высоченные каблуки. И обе валялись возле ступенек. Ступенек, которые вели в нашу чертову спальню. У меня случилось короткое замыкание. Физически. Ментально. Внутренне. Моим первым позывом было выблевать всю свою ненависть прямо в эти дешевые сапоги из дешевого кожзаменителя, но я просто не успела, потому что мое тело вознесло мой желудок вместе с моим мозгом по этой лестнице.

К моменту, когда мой выпавший в осадок мозг пришел в себя и соотнесся с тем, что там происходило, пыхтя, хрипя и останавливаясь, чтобы прикурить, я успела распахнуть дверь в нашу спальню, сорвала с кровати простыни и с визгом «Убирайся из моей постели!» начала бить ими Деву-Гота по голому бедру. А мой мозг смотрел на это избиение, будто случайный прохожий, отвлеченно рассуждая: «Что, правда, Би? Вот так, по бедру? Тебе не кажется, что это несколько странный выбор?»

Я лично думаю, что это просто была первая часть ее тела, до которой я дотянулась. Ну, не знаю. По крайней мере, я ее не покусала.

К сожалению, прежде чем я выбрала другое место, куда можно было бы стукнуть Деву-Гота, Ганс вскочил с кровати, выволок меня в коридор, по пути заперев Деву-Гота внутри нашей спальни, и отвел меня в гостиную. Расколотив об его голову три пульта, двухкилограммовую хрустальную пепельницу, украденную у моих родителей, и все наши керамические вазы, я наконец осталась без боеприпасов и просто растеклась по дивану визжащей, задыхающейся, раскачивающейся лужей.

Каким-то образом, сквозь пульсирующие во мне кровь и ярость, а также сквозь собственные крики, я медленно начала улавливать Гансову спокойную, повторяющуюся мантру.

– Ничего не было. Ничего не было. Ничего не было, Бибика. Я тебе клянусь. Ничего не было.

Когда я наконец успокоилась настолько, чтобы снова воспринимать зрительную картину, я заметила, что на Гансе надеты трусы и футболка (обычно он спал голым). И когда я восстановила в памяти избиение Девы-Гота, то поняла, что на ней тоже была одна из футболок Ганса и трусы.

Черт побери.

Пока я дрожала и всхлипывала на диване, прикуривая одну сигарету от другой, Ганс объяснил мне, что после нашей вчерашней ссоры он пошел в бар, набрался там и позвонил Деве-Готу, чтобы выплакаться в дружеское плечо.

А Дева-Гот как раз недавно рассталась со своим Готом-Парнем, так что решила тоже приехать в бар и залить свое горе. Так она и оказалась у нас, потому что была слишком пьяной, чтобы добраться до дому. (Судя по тому, как Ганс запарковал машину, он тоже.)