Во время дальнейших расспросов о близости отношений между доктором и Изабеллой миссис Саклинг сказала, что однажды видела, как доктор Лейн гулял с ней на общей террасе рядом с домом.

— Но у него была привычка по очереди гулять на террасе и в парке с каждой дамой-пациенткой и с каждым джентльменом-пациентом.

Миссис Саклинг покинула место свидетеля, и Форсит пригласил туда леди Дрисдейл. Эдвард, как соответчик, не мог свидетельствовать в суде, равно как и Мэри, будучи его женой. Но леди Дрисдейл могла дать показания в защиту своего зятя.

В ответ на вопросы Форсита Элизабет Дрисдейл сказала суду, что живет вместе с дочерью и Эдвардом Лейном с момента их женитьбы. Лейны, сообщила она, долго поддерживали близкие отношения с семьей Робинсонов. Форсит спросил ее о поведении доктора Лейна в отношении миссис Робинсон.

— Его поведение всегда было одинаковым и к миссис Робинсон, и к другим дамам в доме, — ответила леди Дрисдейл. — Я часто побуждала доктора Лейна со вниманием отнестись к миссис Робинсон.

— По какой причине? — последовал вопрос Форсита.

— Мне казалось, что миссис Робинсон несчастлива дома, — отвечала она.

Форсит спросил у леди Дрисдейл, знала ли она о прогулках доктора с миссис Робинсон.

— Миссис Лейн и я всегда знали, когда доктор ездил кататься или ходил гулять с миссис Робинсон, — сказала она. — У него было в обыкновении гулять по парку с разными дамами, живущими в поместье.

Замечала ли она когда-нибудь какую-либо недостойную близость в общении доктора Лейна с миссис Робинсон?

Нет, был ответ леди Дрисдейл, она не замечала.

Больше у Форсита вопросов не оказалось.

Для перекрестного допроса поднялся Джесс Аддамс, помогавший Монтегю Чемберсу в деле Генри.

Доктор Аддамс представлял Генри в декабре предыдущего года, когда тот добился в церковном суде раздельного проживания с женой. Изабелла тоже привела с собой в новый суд своего представителя по декабрьскому процессу, доктора Филлимора, тогда как на защиту Эдварда Лейна был назначен Джеймс Дин. Практиковавшие прежде в Коллегии юристов по гражданским делам в Лондоне, они были докторами гражданского права, а являясь королевскими адвокатами, имели также квалификацию для выступления в новом суде.

Аддамс попросил леди Дрисдейл описать темперамент Мэри Лейн.

— Моя дочь обладает очень приятным характером, — сказала леди Дрисдейл.

— И сколько же лет ей было во время предполагаемого романа?

— Около двадцати семи, — ответила леди Дрисдейл.

— И она ни о чем не подозревала? — спросил Аддамс.

— У нее не было подозрений в отношении мужа, — сказала леди Дрисдейл. — У нее не было причины.

Барристер спросил о возрасте миссис Робинсон.

— Возраст большинства дам-пациенток составляет около пятидесяти лет, — ответила леди Дрисдейл, — или, возможно, пятьдесят пять. Я бы сказала, что миссис Робинсон было пятьдесят пять, но боюсь, захожу слишком далеко.

При этих словах в зале суда послышались смешки.

На самом деле на момент предполагаемого адюльтера Изабелле был сорок один год. Даже если леди Дрисдейл этого и не знала, ей уж точно было известно, что собственной дочери был тридцать один год, а не двадцать семь, когда ее муж, как говорили, загулял.

Один из судей спросил у леди Дрисдейл, как получилось, что Робинсоны и Лейны так сблизились.

— Миссис Робинсон проявляла необыкновенную доброту к детям доктора Лейна, моим маленьким внукам, — ответила леди Дрисдейл, — и это привело к близости.

Леди Дрисдейл отпустили. Ее показания о взаимном доверии, существовавшем между ее зятем, дочерью и ею самой, по словам «Морнинг пост», были «весьма эффективными и трогательными».

Следующим свидетелем Форсита стал мистер Рид, топограф, представивший план территории Мур-парка. Он указал на плане положение беседки и засвидетельствовал, что человек, стоявший там, где указал Леви Уоррен, вообще не мог видеть беседку, не говоря уже о том, чтобы заметить руку доктора Лейна на талии миссис Робинсон.

Последним свидетелем Эдварда Лейна стал доктор Марк Ричардсон, бывший хирург в Бенгальской армии, находившийся в Мур-парке, когда в 1856 году туда приезжала миссис Робинсон. Как и все пациенты Мур-парка до него, он показал, что отношение к ней доктора Лейна ничем не отличалось от его отношения к другим гостьям.

Слово для заключительной речи Форсит передал своему подчиненному, Джону Дьюку Кольриджу, внучатому племяннику поэта. Кольридж повторил суду, что свидетельств, доказывающих вину Эдварда Лейна, нет.

Затем поднялся Филлимор, чтобы представить дело Изабеллы. Казалось, это нелегко будет осуществить, и не в последней мере потому, что Филлимор совершенно не защищал Изабеллу, представляя ее в Коллегии юристов по гражданским делам в Лондоне. Но правила изменились — в частности, правило, требовавшее, чтобы истец публично назвал предполагаемого любовника своей жены.

— Это одно из самых поразительных дел, о каком мне доводилось слышать, — сказал Филлимор. — Как, похоже, признано, дело против доктора Лейна основано только на дневнике миссис Робинсон, который не может быть использован против него, и, следовательно, не исключено, что с доктора Лейна снимут обвинения, поскольку не доказано совершение им прелюбодеяния, а миссис Робинсон будет разведена, ибо ее адюльтер с доктором Лейном доказан. Вряд ли мне требуется говорить, о каком состоянии юриспруденции свидетельствует такое положение вещей.

Если признать миссис Робинсон виновной, а доктора Лейна невиновным, как отметил он, это сделает момент их интимной близости одновременно реальным и нереальным, фактом и вымыслом. Может, в отношении нее и докажут, что она вступила с ним в сексуальную связь, тогда как его признают не имевшим с ней сексуальной связи.

Крупный, уверенный в себе Роберт Филлимор более пятнадцати лет выступал и в церковном, и в гражданском судах: с помощью церковного суда он приобрел глубокое знание прецедентов брачного законодательства и в равной степени был знаком с процедурами и личностями гражданской системы. Он имел большие связи, и относились к нему благосклонно: бывший член парламента, сын и брат видных ученых-юристов и хороший друг бывшего канцлера (и будущего премьер-министра) Уильяма Гладстона. Филлимор, вероятно, не подозревал, что Гладстон с 1850-х вел личный журнал, в котором фиксировал свою «спасительную работу» с проститутками и последующие эпизоды покаянного самобичевания.

Кокберн не согласился с доводом Филлимора о том, что дело Робинсона сделалось абсурдным.

— Предположим, жена призналась в супружеской неверности, — сказал судья, — но скрыла личность своего любовника, заменив его имя на чужое, — суд не мог обвинить мужчину, безосновательно ею обвиненного, но все равно мог обвинить ее. Вы же не заставите мужа держать такую жену? — спросил он.