Вестминстер-Холл, 15 июня 1858 года

Ко вторнику 15 июня новость о процессе Робинсонов получила распространение. Когда в 11 часов утра собрался суд, несколько известных юристов протиснулись в душный зал, чтобы следить за слушаниями. Среди них был бывший лорд-канцлер Генри Брум, прославившийся успешной защитой королевы Каролины, обвиненной в неверности, когда Георг IV пытался развестись с ней в 1820-х. Лорд Брум мог знать о родословной Изабеллы, о которой в ходе суда не упомянули: в 1820-х он сидел в палате общин рядом с ее дедом Джоном Кристианом Керуэном, таким же землевладельцем с северо-запада Англии. Первые сообщения о деле «Робинсон против Робинсон и Лейна» появились в прессе в тот же день.

Из трех судей сэр Крессуэлл Крессуэлл лучше всех ориентировался в сложностях нового закона, возглавляя Суд по бракоразводным и семейным делам с января, но председательствовать на слушаниях должен был сэр Александр Кокберн. Ему нравилось находиться в центре внимания, а дело Робинсонов уже вызывало больший интерес, чем любое другое из заслушанных этим судом. Также у него была особая заинтересованность к ссылкам на безумие, поскольку имя себе он сделал в суде в 1843 году, обеспечив оправдательный приговор на основании невменяемости: он вызвал в Олд-Бейли девять врачей, чтобы доказать, что его клиент, Дэниел М’Нагтен, находился в состоянии «ярко выраженного и пугающего бреда», когда пытался убить премьер-министра Роберта Пиля. Этот вердикт произвел революцию в представлениях о психическом расстройстве и уголовной ответственности, превратив оправдание на основании невменяемости в обычное явление в уголовных судах. Теперь адвокат мог доказывать, что его, по видимости, нормальный клиент совершил преступление в минуту помрачения рассудка — или, как предложат барристеры в деле Изабеллы, ошибочно признался в преступлении во время приступа безумия.

Начал Форсит — от лица Эдварда Лейна. Обычно первым обращался к судьям адвокат ответчика, а не соответчика, но Изабелла согласилась на первенство защитника Эдварда; это означало, что его защитники смогут подвергнуть ее свидетелей перекрестному допросу, но ее защитники не могли перекрестно допрашивать его свидетелей. Они надеялись, что дело против Эдварда быстро рухнет, а с ним и дело против Изабеллы.

— Мой ученый друг признал, — начал Форсит, — что не располагает достаточными доказательствами вины соответчика, но последствия подозрения слишком серьезны для доктора Лейна, и мне не было бы оправдания, если бы я упустил возможность обратиться к вашим светлостям и представить доказательства. Честь, репутация, семейное счастье и средства существования доктора Лейна — все стоит на карте этого расследования.

Суд, отметил он, посчитал дневник допустимым в качестве доказательства против Изабеллы, но не против Эдварда.

— В отношении этого джентльмена он должен приниматься как несуществующий, словно никогда не был написан. Следовательно, я отмету таким образом все соображения и ссылки на данный дневник.

Без дневника как доказательства, сказал Форсит, «найдется ли дело с более ничтожными обвинениями в прелюбодеянии против соответчика, чем нынешнее? Вот доктор Лейн, молодой мужчина, имеющий жену и семью, обвиняется в нарушении супружеской верности с женщиной пятидесяти лет, потому что видели, как он гулял с ней в своем парке и шептался за обеденным столом, и потому что ее видели в его кабинете, через который свободно ходили все обитатели дома, а его — однажды встретили выходящим из ее комнат».

Он напомнил суду, что доктор общался со всеми дамами — пациентками Мур-парка.

— Мать миссис Лейн побуждала доктора Лейна оказывать всяческое внимание миссис Робинсон — прокатиться с ней, проехаться верхом и погулять по парку. Будут вызваны дамы-пациентки, чтобы подтвердить — они никогда не видели ничего такого, что дало бы им повод хотя бы для малейшего подозрения в отношении этих двоих. Без всякого страха я говорю, что, исключая показания свидетеля Уоррена, в этом деле совершенно ничто не вызывает подозрения. Противная сторона не осмелилась представить ни одного письма доктора Лейна к миссис Робинсон, хотя они состояли в оживленной переписке. Говорят, что доктора Лейна как-то раз видели выходящим из комнаты миссис Робинсон, но дело в том, что этот джентльмен имеет обыкновение посещать комнаты всех дам-пациенток. Миссис Робинсон могла плохо себя чувствовать, и нет ничего более вероятного, что в таких обстоятельствах доктор Лейн распространил свои визиты и на ее комнату.

Адвокат заверил суд:

— Я уничтожу любую каплю или крупицу подозрения против доктора Лейна.

Первым свидетелем Форсита стал Огаст Джиет, бывший дворецкий Мур-парка, в обязанности которого входил надзор за буфетной рядом с кабинетом доктора.

Джиет засвидетельствовал, что Леви Уоррен, конюх, дававший показания накануне, совершил поездку из Мур-парка в Лондон в 1856 году. После этого, сказал Джиет, парень сообщил ему о своей встрече с бывшим инспектором Филдом и Генри Робинсоном, которым сказал, «что никогда не видел, чтобы доктор Лейн обнимал миссис Робинсон за талию». Джиет добавил:

— Также он сказал мне, что никогда не видел их в таком положении.

Форсит предъявил два письма, которые Уоррен написал Джиету, и показал их дворецкому, прося подтвердить, что эти письма написаны рукой Уоррена. Джиет подтвердил. Форсит продемонстрировал суду одно их этих писем, в котором Уоррен просил дворецкого молчать о том, что он ему открыл.

Адвокат поинтересовался, помнит ли Джиет миссис Робинсон по Мур-парку.

— Да, — ответил дворецкий, — но никогда не замечал, чтобы она гуляла с доктором Лейном.

Форсит спросил о местонахождении кабинета, в котором Изабелла и Эдвард якобы совершили прелюбодеяние. Джиет подтвердил, что слуги использовали кабинет, чтобы напрямик пройти из буфетной в столовую.

Дворецкому разрешили покинуть свидетельское место. Даже без его показаний было достаточно легко опровергнуть показания недовольного конюха; теперь судьи могли полностью ими пренебречь.

Форсит вызвал Каролину Саклинг, пятидесятитрехлетнюю жену капитана Уильяма Саклинга, дальнего родственника лорда Нельсона. Саклинги были частыми гостями в Мур-парке. Джордж Комб познакомился с ними там в 1856 году и невзлюбил их восьмилетнюю дочь Флоренс Горацию Нельсон Саклинг; Комб назвал ее в своем дневнике «избалованным единственным ребенком и наследницей, в отношении которой я дал ее матери совет».

Миссис Саклинг показала, что находилась в Мур-парке в сентябре 1854 года и ясно помнит пребывание там миссис Робинсон.

— Я никогда не замечала никакого общения между доктором и той дамой. Я видела, как миссис Робинсон беседовала с ним, и к этим беседам часто и сама присоединялась, но никакого различия в обращении доктора Лейна к миссис Робинсон и другим дамам не было.

Форсит спросил миссис Саклинг о Мэри Лейн.

— Отношения между доктором и миссис Лейн были самыми превосходными, — сказала миссис Саклинг. — Ей было лет двадцать пять, и она была подругой миссис Робинсон.