Это было все, что он сказал ей на прощанье. Код поддался — Анна открыла дверь и вошла в свой подъезд, пропахший кошками, сыростью и чьими-то пригоревшими котлетами.

Черный «Мерседес» уехал. Ни Салтыков, ни Анна не заметили, что за ними наблюдали — от угла дома отделилась тень, медленно отступила во тьму. Послышались быстрые шаги — из двора прочь, к набережной. Спустя какое-то время на пустынной набережной можно было увидеть одинокую фигуру. Человек стоял, опершись о чугунные перила парапета, смотрел в черную воду. Начался дождь — промозглый, осенний, ночной. Тучи, наплывая с юго-востока, наконец-то дошли и до Москвы. Но человек не обращал внимания на дождь. Достал из кармана кожаной куртки сигареты. Закурил. Огонек зажигалки осветил его лицо — это был Иван Лыков. Он стоял один на набережной под дождем. Не шел домой.

В темноте послышались шаги — приближались трое. Смутные тени, кряжистые фигуры…

— Мишка, глянь… Пацаны, погодь… А куртка-то ничего… Эй ты, чего молчишь, когда к тебе обращаются?

— Эй, парень, закурить есть?

Хриплые пьяные голоса. Запах пивного перегара. Иван Лыков медленно обернулся. Сунул руку в карман куртки.

— Эй, мобила есть? Нам пацанами позвонить срочно надо.

Они подошли к нему вплотную и…

— Эй, ты чего? — один, более трезвый, чем остальные, сразу попятился.

— Чего ты? Чего?! Пацаны, ладно, пойдемте… Бросьте…

— Ладно, ладно, ты чего, пацан? Чего ты? Шизанутый какой-то… Атас, пацаны!

Они отчалили, оставив его у парапета набережной. Хотя их было трое — ввязываться в драку с ним они не стали. Куртка и телефон того не стоили — это тревожно и властно подсказывал сквозь пивные пары всем троим инстинкт самосохранения. Можно было крупно нарваться, можно было поплатиться многим, а может быть, и всем.

* * *

В отель «Амбассадор» Салтыков не вернулся. Была уже глубокая ночь, когда его черный «Мерседес» въехал на территорию Лесного и остановился у темного фасада дома. Водитель пожелал Салтыкову спокойной ночи, спросил:

— Во сколько приехать завтра за вами?

— Я позвоню, Семен, вот возьмите, и спасибо вам, — Салтыков вручил ему обычные чаевые.

Машина развернулась. Свет ее фар на мгновение выхватил из темноты строительные леса, кучи гравия во дворе, стволы старых деревьев. Было очень сыро и промозгло, но дождь перестал — тучи ушли в сторону города, и небо над Лесным прояснилось. Над Царским прудом тускло желтела луна на ущербе.

Скрипнула дверь флигеля.

— Роман, это ты? Ты приехал?

Салтыков стремительно обернулся, быстро взбежал по ступенькам на крыльцо. Его встречал Леша Изумрудов — один из всех.

— Алеша, дорогой, — Салтыков схватил его руку, сжал. — Как ты тут? Как вы тут все?

— Милиция была. С Долорес стало плохо, Валька хотел даже вызвать «Скорую», но все обошлось таблетками… Она у себя, лежит, Валька у нее, а я… Я звонил тебе весь вечер, твой телефон не отвечал! Я тут совсем один, все точно с ума сошли…

— Ничего, все позади, я приехал, теперь я здесь, с вами. С тобой, Алеша, — Салтыков обнял его за плечи. — Успокойся, все страшное позади. Я был бы здесь еще раньше, но я не мог. Меня тоже допрашивали в полиции… Но теперь я здесь, я не уеду. Пойдем, — он повел Изумрудова в дом. В холле, когда он раздевался, ему сразу бросилось в глаза, что большое зеркало, висящее на стене, завешано шторой, снятой с окна.

— Кто это сделал, зачем? — удивленно спросил он.

— Я, — Леша Изумрудов отвернулся. — Пусть будет так до утра. Я не могу туда смотреть — дома темно, на улице темно, я тут один как проклятый торчу. Я не хочу, я боюсь!

— Бедный, бедный мой, — Салтыков, не отпуская его, увлекал за собой, поднимаясь по лестнице. — Это все расстроенное воображение, это все пустые страхи…

Они поднялись в спальню Салтыкова.

— Я только приму душ с дороги, а ты постарайся успокоиться и согреться, — Салтыков снял пиджак, нагнулся и взял с кровати аккуратно сложенный синий купальный халат.

Кровать была полутораспальной, светлого дерева. Постельное белье из натурального шелка, бледно-розового цвета. Сама спальня выглядела довольно аскетично, только белье было шикарным и очень дорогим. Мало кто знал, что Роман Валерьянович Салтыков был просто помешан на постельном белье. Постельные аксессуары отеля «Амбассадор» абсолютно не удовлетворяли его требованиям и привычкам.

— Раздевайся, я скоро, — мягко сказал он Леше. Уже в душе под горячими струями воды, пропитанной пряными ароматами массажной плитки для тела, он размышлял о том, что все события этого ужасного и трагического дня следует воспринимать стоически, как учил несравненный Марк Аврелий. А закончить этот день надо в наслаждении и удовольствии, чтобы восстановить этим нарушенное душевное равновесие и хоть на время отвлечься от тяжких мыслей, которые, по сути своей, не что иное, как пустое и глупое, суеверие, недостойное настоящего мужчины.

— Из всех этих любителей старины Денис Малявин, пожалуй, для нас самый неподходящий тип, — сказал Кулешов Колосову наутро, после обычного приветствия. Новый день начальник отдела убийств встречал снова в Воздвиженском — точнее, на полпути к нему, на шоссе между церковью мучеников Флора и Лавра и Лесным.

— Отчего же это неподходящий? — спросил Никита.

Они курили с Кулешовым в дежурной машине местного ГИБДД. А на шоссе стоял инспектор ГИБДД, проверял проезжающий редкий транспорт. Из всех здешних и нездешних машин им в это утро нужна была только одна-единственная.

— Потому, что характер у него сутяжный, — ответил Кулешов. — Стоять на своем он любит и всем свою правоту глоткой доказывает. Через это самое, через несговорчивость, негибкость, и бизнес у него прахом пошел. У нас тут таких ершей иванычей не очень-то любят — особенно местная администрация.

— Неужели через одно это? — спросил Никита.

— Ну и сожительница его Марина Аркадьевна Ткач тоже свою роль в этом крахе финансовом сыграла. Ты ее сам видел — какова она. Бойкая бабенка. Много из него денег тянула, он, видно, сил своих с ней не рассчитал. В принципе, мужик он, как и все мы тут, простой, деревенский. Ну а когда деньги появились — конечно, красивой жизни захотелось. Из Москвы он ее себе привез — Марину-то эту Аркадьевну. Подцепила она его где-то крепко на крючок. Подцепила и доить начала. И выдоила, что называется, досуха.

— Но она ведь не бросила его, когда у него дела пошли худо, — заметил Никита. — Обычно такие сразу бросают, когда их содержать по-крупному перестают. А она до сих пор живет с Малявиным — ты же сам говорил мне.

— Вот я и удивляюсь, чего ж это она его до сих пор не бросила, — Кулешов усмехнулся. — Вроде совсем у них дело разладилось — горшок об горшок. А тут вдруг в Лесном Салтыков объявился и предложил Малявину работать у себя. И Марина эта сразу попритихла, осталась. И вроде сошлись они снова. Слухи такие ходили.