Каталина, ладонь которой сжимала теплая сильная рука, окончательно успокоилась.

— Боюсь, я не всегда послушна, — призналась она.

Леди Пол рассмеялась:

— О да, надо быть дурочкой, чтобы совсем не думать о себе! Подлинное послушание мужу возможно только тогда, когда ты втайне думаешь, что на самом-то деле знаешь все лучше его, но осознанно склоняешь голову. Если же это не так, то тогда это просто податливость, которая есть свойство любой придворной пустышки. Как вы полагаете?

И Каталина — впервые за все пребывание в Англии! — рассмеялась на слова англичанки:

— Ну, я никогда не метила в придворные пустышки!

— Я тоже, — улыбнулась Маргарет Пол, урожденная Плантагенет и принцесса королевской крови, а теперь смиренная жена, прозябающая в глуши тюдоровского Уэльса. — Я всегда знала, глубоко в сердце, что я — это я, какой бы титул мне ни присвоили.

Поразительное дело! Женщина, оказаться лицом к лицу с которой я так боялась, сделала замок Ладлоу для меня настоящим домом. Теперь леди Маргарет Пол мне друг и компаньонка, замена матушке и сестрам. Сейчас я понимаю, что всегда жила в мире, в котором преобладали женщины: королева-матушка, мои сестры, наши придворные дамы, даже служанки нашего сераля. В Альгамбре мы жили почти в изоляции от мужчин, в комнатах, выстроенных так, чтобы женщинам было удобно и приятно, чтобы они могли бегать по дворикам и стоять на балконах в полной уверенности, что за ними никто не подсматривает. Конечно, мы посещали двор нашего отца и совсем не прятались от чужих взглядов, и потому знали — самые красивые комнаты и лучшие сады в Альгамбре предназначались для женщин.

Странно было, приехав в Англию, оказаться в мире, где преобладают мужчины. Конечно, мне выделены апартаменты и штат придворных, однако всякий может явиться ко мне, когда ему вздумается, и испросить аудиенции. К примеру, сэр Ричард Пол или любой из придворных Артура приходят, не предупредив заранее, и думают при этом, что оказывают мне любезность! Кажется, англичане считают это нормальным, когда женщины и мужчины перемешаны. Я еще не видела здесь дома, где имелась бы женская половина, и женщины не прячутся под покрывалом, как делали мы в Испании. Даже путешествуя, не прячут лиц, даже среди незнакомцев! Королевская семья открыта всем взорам. Никому не известные мужчины могут разгуливать по королевскому дворцу, если им, конечно, хватило соображения уговорить стражу впустить их. Могут толпиться вблизи приемной королевы и в любое время застать ее проходящей мимо, пялиться на нее, словно они приближенные или члены семьи. Большой зал, комнаты королевы, часовня — все открыто любому, у кого есть приличная шляпа и плащ и кто может сойти за джентльмена. Дамы вольны ходить куда вздумается, лица их открыты каждому взору. Поначалу я думала, что это признак свободы, и очень этому радовалась, но потом поняла, что, хотя англичанки не прячут лиц, таких вольностей, что позволяются мужчинам, они разрешить себе не могут, им положено хранить молчание и подчиняться.

Теперь, когда леди Маргарет вернулась и заняла свои комнаты этажом ниже меня, замок, кажется, перешел в руки женщин. Вечера в большом зале стали менее воинственными, даже вкус блюд изменился. Трубадуры принялись петь больше о любви, чем о битвах, французская речь вытесняет валлийскую.

Наши комнаты расположены так, что целый день мы ходим вверх-вниз по лестнице, чтобы повидаться. Когда Артур и сэр Ричард охотятся, замок больше не кажется необжитым, ведь его хозяйка дома. В отсутствие мужчин это не пустынное место, где все томится в ожидании их возвращения, — нет, это теплый, уютный дом, деятельно занятый своей жизнью.

Мне так недоставало старшей подруги! Мария де Салинас — моя ровесница и так же глупа, как я, она подружка, а не наставница. Донье Эльвире, которую моя матушка назначила занять свое место, на мой взгляд, недостает сердечного тепла, хотя я пыталась полюбить ее. Она строга со мной, ревниво борется за свое на меня влияние, честолюбиво стремится распоряжаться всем при дворе. Они с мужем, моим дворецким, не прочь были бы командовать и мной тоже. Я усомнилась в ее рассудительности с того первого вечера в Догмерсфилде, когда она не распознала в короле короля. Да и сейчас она норовит остеречь меня от излишнего сближения с Артуром, как будто это грех — любить мужа, как будто я могу перед ним устоять! Она хочет устроить здесь в Англии маленькую Испанию, хочет, чтобы я оставалась инфантой. Но я твердо знаю, что моя задача — стать в Англии англичанкой.

Донья Эльвира не хочет совершенствоваться в английском. Притворяется, что не понимает по-французски, когда на нем говорят с английским акцентом. Валлийцев третирует с полным презрением, словно они сущие варвары. Сказать по чести, порой она ведет себя с каким-то беспримерным величием, гордости в ней больше, чем даже в моей матушке. Не могу ею не восхищаться, но любить, признаться, тоже не могу.

Леди Маргарет, которую воспитывали как племянницу короля, говорит по-латыни так же бегло, как я. Мы болтаем по-французски, она учит меня английскому, и, когда мы спотыкаемся на слове, которого нет в языках, известных нам обеим, устраиваем мимические представления, порой уморительные. Она просто рыдала от смеха, когда я пыталась изобразить несварение желудка, а когда она взялась показывать мне, как по формальному протоколу строится английская полевая охота, задействовав в этом всех придворных дам и их служанок, сбежалась охрана, решив, что на нас совершено нападение.

Каталина решила, что с леди Маргарет она может поговорить о своем будущем и о свекре, в присутствии которого всегда чувствовала себя неловко.

— Король был не в духе, когда мы уезжали, — сказала она. — Из-за приданого.

— В самом деле? — отозвалась Маргарет.

Дамы сидели у окна, ожидая мужчин с охоты. Погода стояла самая промозглая — выходить не хотелось. Маргарет сочла за лучшее оставить без ответа болезненный вопрос касательно приданого Каталины; она уже слышала от своего мужа, что испанский король преуспел в искусстве двурушничества[9]. Он согласился дать за инфантой значительное приданое, а затем послал ее в Англию лишь с половиной денег. Вторую, предложил он, можно восполнить драгоценной посудой и сокровищами, которые она привезла с собой как домашнюю утварь. В гневе король Генрих потребовал полной выплаты обещанного. Фердинанд любезно ответил, что инфанту снабдили вещами самыми лучшими, Генрих может выбирать, что ему нравится.

Неладное это дело, так начинать супружество, которое, как ни крути, только и зиждется что на жадности, амбициях да еще на страхе двух государей перед Францией. Каталина попала в тиски между двумя бессердечными властителями. Маргарет догадывалась, что и в замок Ладлоу Каталину с супругом послали для того, чтобы вынудить ее пользоваться своей утварью и тем самым понизить её цену. Оставь король Генрих их при дворе в Виндзоре, Гринвиче или Вестминстере, принцесса ела бы там с его блюд, и тогда ее отец мог бы утверждать, что испанская золотая посуда совсем новая и может идти в счет приданого. Но теперь они каждый вечер царапают серебряными ножами испанские золотые тарелки, и каждая царапина, нанесенная небрежным ножом, мало-помалу портит добро, снижает его стоимость… Короче говоря, Фердинанд, конечно, хитер, но и Генрих Тюдор парень не промах!