что тепловатую воду из графина разрешил пить. Потому что в горле у меня пересыхало не один раз. Чувствовалось, что тянет время. Не иначе ждет кого-то. Вот о ком тот сержант рассказывал. Мол, выпотрошить и подготовить. За каким хреном только, спрашивается? Хотя что переживать? Узнаю в нужное время.

– Послушайте, товарищ лейтенант госбезопасности, – не выдержал я после очередного тупого вопроса. – Нельзя ли распорядиться, чтобы чаю принесли и перекусить что-нибудь? Ужин уже точно прошел, а у меня после этих путешествий… кишка кишке дули крутит. А потом продолжим, ладно?

Странное дело, согласился сразу. Может, и сам есть хотел. Или не рассчитывал, что так долго провозится с таким простым делом. Короче, чай нам принесли. В мельхиоровых подстаканниках, когда-то катавшихся по Юго-Восточной железке, на что явно указывал паровозик и буквы ЮВЖД. И бутерброды с вареной колбасой. Неплохо тут особисты питаются.

Я дожевывал второй бутерброд, как дверь позади меня открылась, и я услышал чей-то угодливый доклад:

– Вот, товарищ майор, сюда, пожалуйста.

И так сладко произнес это неизвестный подхалим, что мне даже срочно захотелось чаю глотнуть.

– О, а тут у вас пир на весь мир, – с деланой жизнерадостностью произнес новый участник беседы вытянувшемуся перед ним Великанову. – Давай, лейтенант, и мне чайку организуй быстренько, а я подожду.

– Здравствуйте, Иван Тимофеевич, – поздоровался я с вошедшим, когда тот начал протискиваться на место лейтенанта.

Никак это меня не успокоило, даже наоборот. Майора Салоимского я знал, конечно. Заместитель Мельникова. И волчара тот еще, судя по слухам. В органах более двадцати лет, все чистки и реорганизации пережил. И его прислали со мной чайку попить? Ага, три раза поверил.

Но чекист не торопился. Дождался Великанова с чаем, попутно читая его протоколы и иронично хмыкая при этом. А когда тот зашел, то сдвинул записи на край стола жестом, полным неуловимой брезгливости, и сказал: «Не забудь… документацию». Лейтенант поставил перед Салоимским натуральный жостовский поднос с аляповатыми маками и золочеными финтифлюшками по краю, неуловимым жестом собрал свои бумаги и исчез молча, как вышколенный официант. В гробу я видал службу, где перед начальниками так гнуться надо. Я, когда Буденному и Хрущеву чай приносил, не пытался сапог им поцеловать. Не говоря уж о Кирпоносе. Тьфу, противно даже!

Салоимский не спеша выпил чай, съел бутербродик. Ага, майору госбезопасности с маслом сделали, икоркой красной сверху посыпали. Наверное, знают вкусы начальства.

– Ну что же, давайте займемся нашим вопросом, – сказал Иван Тимофеевич, сдвигая поднос с пустым стаканом на край стола. – Петр Николаевич, не в службу, переставьте на подоконник, что ли, чтобы не мешало.

Я, не вставая со стула, ткнул поднос к окну. Вроде упасть не должен. Ладно, не про чекистские стаканы сейчас думать надо. Я молча уставился на Салоимского. Да, суровый мужик, у него на лбу написано, что таких, как я, он на завтрак по пять штук, не разжевывая, потребляет. Еще говорить не начали, а мне уже признаться в чем-нибудь хочется.

– Поступил к нам очень неприятный сигнал, – начал наконец майор, открывая тоненькую папочку. – Надо разобраться, чтобы не висело оно, такое, я бы сказал, несуразное обвинение. Согласны?

Я кивнул, будто мое мнение здесь кого-то интересовало.

– Вот ваш рапорт на имя майора Мельникова, – он достал из папочки мое совместное с Авдеевым сочинение. – Вот рапорт на имя командующего фронтом, – на свет божий появился еще один опус. Оба документа были соответствующе зарегистрированы, резолюции синим карандашом присутствовали. Короче, всё чин чином, настоящее. – Вы же писали это, товарищ полковник?

– Похоже на то. Вы извините, товарищ майор госбезопасности, но я после болезни не совсем восстановился… Зрение подводит немного, особенно вблизи. Не вижу просто документы подробно отсюда.

– Да вы что, Петр Николаевич! – вроде как возмутился Салоимский. – Никто вас ни в чем не обвиняет! Бросьте, у нас же не допрос, видите, я и протокол не веду. Беседуем, как два сослуживца. Одно дело делаем! Так что давайте без чинов, просто поговорим! Вот ваши рапорта, посмотрите!

Плавали, знаем. Кум на зоне любил такие подкаты. Уж не знаю, может, на курсах каких им такое рассказывали, чтобы пытались допрос замаскировать под доверительную беседу. С трудом представляю, что кто-нибудь ведется на такую дешевку.

– Да, мои, – отодвинул я листики.

– Не будем выяснять такую мелочь, как дата написания рапорта на имя комфронта, – улыбнулся Иван Тимофеевич. – Ваши доверительные отношения с адъютантом Масюком известны. Не в этом дело, – поднял он руки, останавливая мою реплику. – Говорю же, оформлено всё замечательно, нарушений нет. Но давайте еще раз пройдемся по событиям. Итак, товарищ Кирпонос сообщил вам, что не против общения с американской журналисткой, и вы обговорили с ним темы, которые разрешено затрагивать и от которых следует уклониться.

– Так и было, – сказал я.

– Но вы не согласовали это с начальником особого отдела фронта, так как его не смогли найти на месте?

– Да.

– А как вы могли не заметить майора Мельникова, который постоянно находился рядом с командующим, начиная с момента встречи с делегацией американцев и заканчивая эпизодом, когда вам дали разрешение на интервью?

– Не могу знать, может, он отошел на время. Я после болезни…

– Помню, Петр Николаевич, не восстановились. Ну так и быть, сочтем, что Дмитрий Иванович отлучился на пару минут. Мало ли, в уборную пошел. Но что вы скажете об эпизоде, который вы в рапорт не включили?

– В смысле? Все значимые события включил.

– А вступление с американкой в половую связь? Ай да Петр Николаевич, а вы ходок, значит! – шутливо погрозил он мне пальцем.

– Мне, конечно, лестно слышать такую оценку… но нет, с американкой не случилось, – развел я руками.

– Давайте вы пока помолчите. Вот в ваших же интересах, – серьезно, что совсем не вязалось с почти игривым замечанием перед этим, вдруг сказал Салоимский. – Имеются свидетельские показания, что вы вдвоем с ней зашли в землянку и находились там довольно продолжительное время. И звуки оттуда раздавались… я даже позавидовал немного, когда мне описывали. Да, вот, – и он выудил из папочки бумагу с машинописным текстом, третий экземпляр, наверное, буквы были бледные, текст еле угадывался. – Американка потом писала своей подруге, что имела приключение с настоящим русским медведем. Это кто ее там заломал так? Точно не я.

– Да кто ж ее знает. Может, придумала. Знаете, приключение в чужой стране. Фантазия богатая. Журналистка опять же. А в землянку я к ней на минуту буквально зашел, показать, как лампу зажечь. Кто там что слышал – не знаю. Ничего у меня с американкой не было.

Если уж начал врать, то первоначальной версии надо держаться до конца. Потому что, если будешь юлить и вспоминать новые детали – завалишься сразу. Даже если все будут говорить, что ты врешь, не меняй первоначальный рассказ. Так и помнить лучше, и сбить