Мы давно не торгуем в клубе сами. Этим занимаются шныри. Единственный, кто продолжает брать у нас напрямую – Птица. Непонятно, как так получилось, но меня это не парит. Он прикольный.

Птица банчит в центре. Сами мы туда не особо суемся, не наша территория, но Птица никому не мешает. Когда-то он работал в автосервисе, где свел знаком­ство со всей золотой молодежью. Теперь он их дилер.

– Дэн, им палиться совершенно неохота. Да, они берут у меня дороже вдвое. Да, они знают, что на улицах стафф купить дешевле. Но ссут. Они идут покупать, изначально программируя себя на палево. И их таки запаливают. Они жертвы. А меня они знают. И готовы покупать по любой цене, и максимум, который они могут себе позволить, – это обосрать меня за спиной. Я тут подумываю им цену втрое поднять, – смеется Птица.

Птица потихоньку набирает объем. Если сначала он брал по пять, семь, редко – десять грамм, теперь он готов взять сразу двадцатку. Вернер учил меня – как только ты переходишь с мелких партий на средние – возрастает риск подставы. Поэтому никогда не забивайся на стрелу заранее. Лучше делать все в самый последний момент – меньше шанс проколоться.

Птица предлагает пойти на какую-то чумовую закрытую вечеринку в центре. Он отчаянно хочет дружить со мной, оказаться в моей орбите. Я предполагаю, что это бизнес-ход. Не обещая Птице ничего конкретного, я расплывчато даю понять, что с ним свяжутся в ближайшие дни. Надо будет поручить это Кроту.

Уладив дела с Птицей и заглянув для порядка на кухню, я спускаюсь в клуб.

Я чувствую ее присутствие, спускаясь по лестнице к бару. Бывают люди, появление которых вы чувствуете спиной. Они могут не говорить ни слова, но в тот момент, когда они появляются, воздух вокруг густеет и хочется выйти на улицу. Их тяжелая карма приплющивает к земле и вас, за компанию.

Тая сидит за барной стойкой, а за ее плечом маячит охранник.

– Слушай, иди куда-нибудь, потанцуй, выпей, – бросаю я тощему парню, чей костюм и рубашка словно вынырнули из конца девяностых, – фирма платит. Как дела?

Тая пожимает плечами. Ба, да мы накрасились! Охранник отходит от нас ровно на полметра и садится на стул за моим плечом. Меня бесит его присутствие. Если когда-нибудь, не дай бог, мне, чтобы выжить или спасти человечество (другие мотивации оправдать этот шаг не могут), придется переспать с Таей – он будет держать свечку. Я поворачиваюсь на стуле и ору ему в морду:

– Слушай, иди отсюда! Вот сейчас, взял и потерялся, чтобы я не видел тебя больше!

Охранник залипает. Я почти слышу, как он мысленным напряжением пытается разрешить дилемму. Он знает, кто я, но он, вероятно, поставлен Вернером в жесткие рамки касаемо близости к Тае.

Он уходит за соседний столик. При этом расстегивает пиджак. Видимо, чтобы сэкономить время и достать пистолет быстрее, как только я брошусь на Таю с целью перегрызть ей горло.

– Странное ощущение, как в тюрьме свидание, – смеюсь я Тае, тем самым извиняясь за вспышку ­гнева.

– А у нас свидание? – ловит на слове Тая.

– Прости, я не в том смысле. Не то хотел сказать.

– Я не против, – говорит она и, поразившись соб­ственной смелости, снова прячет глаза в коктейль.

– Тая, что ты там рассматриваешь? – Я отбираю стакан у девушки. Становится жалко ее – нескладную, некрасивую, запуганную. Я понимаю, что моя ирония и сарказм – попытка отыграться на ней за постоянные проигрыши перед Вернером. Мне становится стыдно.

И я решаю подарить Тае этот вечер. Время от времени отвлекаясь, чтобы решить текущие проблемы клуба, я возвращаюсь к ней – мы ужинаем, танцуем, я без конца о чем-то говорю, пытаясь раздвинуть раковинки ее смущения и зажатости. Вскоре Тая расслабляется, и вот она уже рассказывает мне истории из детства. Она больше привыкла слушать, чем говорить, поэтому сначала часто сбивается – начав фразу, она не знает, как ее закончить, и бросает на середине умирать – и начинает другую, чтобы через битых полторы минуты, запутавшись в оборотах, бросить и ее. Она краснеет, и я чувствую легкий запах пота от девушки, она вспотела от волнения. Я накрываю ее руку своей и склоняюсь ближе, говоря ей что-то на ухо.

О чудо! – она начинает смеяться! Да, прикрывая руками рот, чтобы не блестели брэкеты, да, словно через силу – но она смеется. И это моя заслуга.

Мы танцуем. В этот раз она двигается куда увереннее. Но я замечаю в ней зажатость ученика, который танцует, не слушаясь тела, а повторяя выученные и отработанные фигуры. Во время нашего предыдущего танца этого не было. Видимо, она училась дома, перед зеркалом. Училась, чтобы танцевать со мной.

Она не так много выпила – скорее, ей просто не с кем было поговорить в последнее время. Тая скачет по темам – то она рассказывает мне про детство, то про знакомых Игоря – мне все равно, я не слежу за темой. Ее простота и наивность граничат с отсталостью. И я делаю то, чего не делал, наверное, уже полгода. Расслабляюсь.

Машу я замечаю слишком поздно. Она внезапно садится к нам за стол и первым делом жарко целует меня в губы, а потом преувеличенно вежливо здоровается с Таей. Пахнет скандалом. Мне кажется, я даже слышу электрическое потрескивание.

– Скажите, – с преувеличенным интересом спрашивает у Таи Маша, и на лице ее цветет фирменная холодная улыбка, главная задача которой – раздавить оппонента Машиным превосходством, – скажите, вам мой парень нравится?

* * *

– Ты что, не видел, как она на тебя смотрела? А я видела, как она пялилась! – Маша заводит себя медленно, как сирену противовоздушной обороны. – Да она тебя всего глазами обслюнявила! Она тебя трахнула глазами!

– Маш, послушай себя, что ты несешь? – Я отмазываюсь скорее по привычке, играя свою роль. – Это сестра владельца клуба. Я ее что, по-твоему, послать должен был?

– Сестра владельца клуба, надо же! Вот как ты это место получил, да? А ты отработал уже? Нет? Ничего, скоро придется…

– Тебе потом стыдно будет.

– Да никогда. Слушай, Денис, вот так, на секунду, представим – а если она захочет с тобой переспать, тогда что? Ты же отказать не сможешь, ты же добренький у нас!

– Я с тобой в таком тоне не буду разговаривать.

– Да ты со мной вообще уже не разговариваешь! – Маша завелась уже по-настоящему и сорвалась на крик. – «Маша, это не твое дело», «Маша, об этом говорить нельзя», «Это мы не обсуждаем»! Меня как будто нет!

– Маша, я сейчас уйду. Потому что ты не в том настроении, чтобы что-то обсуждать. Тебе сейчас хочется только проораться. Я уйду и вернусь завтра вечером, хорошо?

– Ну и проваливай! – орет Маша, и у нее начинается истерика – подскочив ко мне, Маша бьет меня кулаками в грудь, толкает, размахивает руками, стараясь влепить пощечину. – Сволочь, скотина… Сволочь…

Я впервые вижу ее в таком состоянии и раздваиваюсь – одна половина меня хочет сграбастать Машу в охапку, сжать ее в объятиях, не давая шанса двинуться, успокоить, попросить прощения и объяснить, что сейчас мы разрушаем самое лучшее, что может случиться с двумя людьми в жизни, – любовь, и разрушаем непонятно даже ради чего – сиюминутного упрямства, скрытой обиды, неуверенности в себе и друг в друге. Мне хочется сказать ей: Маша, давай остановимся, пока не поздно, потому что каждая ссора, каждый момент несогласия оставляет крохотный шрамик на нашем чувстве. Это не проходит впустую, Маша.