Новое неожиданное событие ускорило и без того безумную скачку: несколько дней назад, 2 июня, трибунал инквизиции Венеции во второй раз допросил Джордано. Чуть раньше, 26 мая, его допрашивали в первый раз, и он был заключен в страшную тюрьму «Поцци», расположенную ниже уровня воды.

Несмотря на муки и унижения «Философ Огня» со спокойной любезностью пытался объяснить палачам смысл своих книг и лекций, указывая им на то, что нигде и никогда не нападал ни на христианскую религию, ни на какую-либо из ее сект, но выступал против ошибок, невежества и кровавых методов. Он подтвердил свои научные исследования, согласно которым во всех без исключения священных текстах всех религий, если искать без догматизма и фанатичной веры в исключительность какой-то одной из них, за мертвой буквой видны явные знаки вечной мудрости.

Тщетная попытка! 30 июля того же года состоялся очередной допрос, на котором обвиняемый вновь отметил, что его теория о «бесконечности обитаемых миров» никак не вредит подлинному христианству, поскольку Иисус был Посвященным, учился в храмах Египта и Персии и даже общался с мудрецами-буддистами и брахманами, поэтому несложно убедиться, что он знал о сферичности Земли, о гелиоцентрической системе и о том, что на просторах космоса действительно существует множество систем, подобных нашей.

Все аргументы опирались на логику и знания и были высказаны очень корректно, не прозвучало ни слова возмущения по поводу мук и лишений, которые обвиняемый терпел каждый день, но его слова не смогли проникнуть в умы его черствых судей, а их сердца не дрогнули при виде лохмотьев и язв, покрывавших тело философа. Напротив, они передали в Рим отчет о «ереси» Джордано и рекомендовали приговорить его к смерти, но прежде — к мучениям, чтобы вытянуть из него показания о сделках с дьяволом и выведать, где он спрятал документы, подписанные «Князем Тьмы».

Несколько дней спустя двое путников, в течение недели скрывавшихся в одной из деревушек в швейцарских Альпах, проникли на земли Венеции. Они сразу же связались с местными тайными братствами, объединявшими некоторых художников и мыслителей. Во дворце одного флорентийского маркиза, старого друга графа де Венти, они нашли кров и убежище. Граф вместе с Пабло Симоном заняли комнату, выходившую на Большой канал. Неподалеку находился Дворец дожей, в фундаменте которого была построена жуткая тюрьма «Поцци»; там в какой-то темной камере мудрец платил такую же дань невежеству, какую когда-то пришлось выплачивать столь великим учителям, как Пифагор и Иисус.

Свет горел всю ночь; двое посвященных жадно перелистывали копии последних работ Джордано. Пабло Симон принес охапку рукописей, положил их на стол, за которым работал кавалер де Венти, и сказал:

— Взгляните, брат! Когда выпадает снег, в лоне земли засыпают зерна, и подобно этому самые плодородные семена мудрости погрузились в сон из-за интеллектуальных и духовных заморозков нашей эпохи. Но, когда наступит новая весна, семена обретут жизненный ритм и их пробивающиеся ростки бросят вечный вызов атмосфере, обещая славный урожай.

— Несомненно! Последние рукописи Учителя проникнут далеко в будущее. Возможно, не пройдет и десяти веков, и люди смогут уловить глубочайший смысл его работ. Законы ритма и постоянного возвращения всеобщей эволюции извлекут Платона из могилы и донесут его слова до мира. Пусть дрожат от страха лицемеры, которые, пребывая в полном неведении, осмеливаются порабощать народы и задавать ритм их движения! Горе подмастерьям, возомнившим себя мастерами!

— Брат… я знаю, что с хаосом, порожденным честолюбцами, судьба справится, но меня угнетает нынешнее положение Учителя. Я знаю, какими бывают пытки инквизиции…

Воспоминание заставило Пабло Симона подойти к окну, которое состояло из маленьких стекол, сплавленных свинцом. В десяти метрах внизу блестела вода, глядя на которую он погрузился вглубь себя, в невероятную боль, что способны нести в себе лишь великие души. Боль за все человечество, боль космическую, бесконечную…

Его слуха едва коснулся голос де Венти:

— Все иллюзия; только Бог реален…

Напряжение во взгляде ученика постепенно спало, черты лица смягчились, и, обернувшись, он с улыбкой сказал:

— Спасибо! Мы иногда забываем то единственное, чего нельзя забывать… Я тоже был на Востоке…

— А что нам остается? Здесь все в руинах, начиная с умов…

— Мое сердце точно в руинах… Мы увидим его завтра?

В руке де Венти сверкнули искусно сделанные золотые часы, и он ответил:

— Завтра уже наступило; через три часа пропоет петух.

— Время приношений Абраксасу…

Они замолчали, и рассвет застал их над грудой бумажных свитков и под тяжким грузом забот.

В тяжелую дверь постучали; открываясь, она издала глухой крик, и в комнату вошли несколько учеников, переодетых лодочниками и торговцами; они почтительно приветствовали обоих философов. Один из учеников представился наставником из неоплатонической ложи, преподавателем математики, — именно он устроил встречу Джордано с любимыми учениками.

В утренний час на Большом канале было полным-полно гондол и разнообразных торговых лодок. Ученики разместились в полудюжине гондол; одна из них выглядела весьма богато — на ней расположились Пабло Симон и де Венти, выдававшие себя за высокопоставленных генералов из армии Папской области и соответственно одетые. Особый, международный статус избавлял их от многих трудностей.

После подробнейших обсуждений план был выверен до мельчайших деталей и одобрен, и два часа спустя из разных точек столицы началось движение; местом встречи должен был стать Большой канал.

Сдержанное великолепие лодки Пабло Симона и де Венти очаровывало глаз, но не привлекало слишком много внимания. Сквозь ее занавеси просвечивали фамильные цвета и гербы пассажиров, достойных и благородных. Некоторые чиновники и дворяне второй категории одаривали их поклонами и льстивыми приветствиями, на что де Венти, не переставая улыбаться, проговорил сквозь зубы:

— Вот видишь, брат! Обыватели делятся на две фракции: на тех, кто силой подчиняет других, и тех, кто ищет силы через покорность.

Его спутник собирался было ответить, но гондола вышла в Большой канал, у начала которого виднелся Дворец дожей. На отрезке в один километр канал бороздили не менее пятисот лодок, а площадь Святого Марка вздымала в небо зеленовато-желтые и красные флажки, напоминавшие отрубленные головы.

Лодки братства с помощью ловких маневров медленно окружили гондолу так скрытно, что двое философов обнаружили это только тогда, когда узнали кое-кого из пассажиров и членов экипажа.

Венецианские дворяне, совершенно потерявшие рассудок от преступлений, пиратства, сластолюбия и страха, выставляли друг перед другом свои наряды, словно павлины. Только благодаря натренированной воле Пабло Симону удавалось скрывать нетерпение, что делало его внешность суровой; но его спутник, привыкший к дворцовой жизни и дипломатии, казался жизнерадостным и словоохотливым со всеми, приободряя своих друзей и сбивая с толку шпионов, которые, возможно, были расставлены возле дворца.