— О всех этих событиях я знаю со слов Маргариты, — напомнил Конышев. — Хотя боюсь, что она рассказала мне не всю правду. Она клялась, что понятия не имела о том, зачем Ворон лез в квартиру. Он якобы сказал, что это квартира его знакомого, который просил что-то там взять.

— И вы поверили? — усмехнулся Гуров.

Конышев не ответил на этот вопрос. Он мрачно смотрел перед собой и выглядел совсем потерянно и жалко.

— Скажите, у вас есть дети? — неожиданно спросил Виктор Станиславович.

— Нет, — просто ответил Гуров.

— Тогда мы, возможно, говорим с вами на разных языках. Поймите, для родителя его чадо — самое лучшее в мире. Потому что любимое. И что бы оно, это чадо, ни сотворило, родители будут видеть не его проступок, а только хорошее, чего, возможно, кроме них, не видит никто. Когда я смотрел на все дурные поступки Маргариты, я видел ее другой. Вспоминал ее маленькой девочкой, которую забирали из детского сада последней, и она сидела в кабинете заведующей на стульчике, рисуя какие-то каракули, потому что других детей уже разбирали к этому моменту и воспитатели расходились по домам. А ее отец был на работе, мама задерживалась в салоне красоты или кафе, полагая, что если детский сад официально работает до семи, то можно не спешить… Я видел, что Маргарита груба с учителями — и тут же говорил себе, что зато она душа компании, любимица друзей и подруг. Знал, что она способна на обман — и при этом очень добрая и отзывчивая. И меня удивляло, почему другие не видят, не замечают этого, а в глаза им бросается только плохое!

Конышев говорил эмоционально, в каждом его слове сквозила неприкрытая любовь к дочери, и Гуров не стал его перебивать, хотя знал, что тот, как и любой любящий человек, необъективен. А Конышев продолжал:

— Знаете, она вообще была удивительно доброй девочкой! Только проявлялось это у нее порой своеобразно, может быть, поэтому это качество и не бросалось в глаза другим. Например, всегда помогала своим друзьям, чем могла. Раздаривала вещи, которые я ей покупал, покупала на всех сладости… У нее было остро развито чувство дружбы и семьи, как бы странно это ни прозвучало. Даже, может быть, не столько семьи, сколько родственных отношений — ну, этим она явно пошла в меня. Да что там далеко ходить — есть у нее, к примеру, двоюродный брат, мой племянник, сын родной сестры. Сестра, к сожалению, умерла рано, с отцом Антона она давно развелась, так что остался мальчишка один. Ну, по юности накосячил, конечно, покуролесил — всякое бывало. И вся родня привыкла его костерить, но при этом ничем не помогала. Так вот, Маргарита была единственной, кто всегда заступался за него. И не только на словах — она не раз просила меня выручить, когда Антон влипал в очередную передрягу. А он часто в них влетал раньше: в девятнадцать лет бросил театральное училище — а ведь в Щукинское поступил, сам, без всякого блата! — какое-то время мотался по свету, то там осядет, то здесь… И как очередная проблема возникнет — звонил моей Рите! А она тут же мчалась ко мне, просила выручить… Я, хоть и нехотя, признаюсь, а давал деньги. Маргарита сама ему их пересылала. Защищала его, говорила, что парню просто нужно время и поддержка, тогда он обязательно встанет на ноги. И что в итоге? Оказалось, что из всех родственников и знакомых права была одна моя дочь! Прошло время, Антон действительно остепенился, живет сейчас в Сургуте, возглавляет какую-то компанию, связанную с нефтью… Уже не он, а я к нему могу за помощью обращаться! А никто в него не верил, кроме моей Риты! — Конышев вдруг погрустнел, вздохнул и добавил: — Жаль только, что приезжает теперь редко. Последний раз я его лет пять назад видел. Ну, это понятно — из Сургута часто не наездишься. Я ему звонил, сообщил о смерти Маргариты, он сказал, что прилетит. Вот, жду с минуты на минуту. — Конышев взглянул на часы и снова вздохнул: — Будет мне теперь вместо сына, раз уж дочери я лишился… А почему вы все-таки сейчас заговорили об этом? — спросил вдруг Виктор Станиславович, очнувшись от своих мыслей. — Я имею в виду, про… ограбление Соломатина?

— Потому что, многоуважаемый Виктор Станиславович, вы, вычеркнув из памяти этот неприятный инцидент, вместе с ним забыли и об очень значимой в нем фигуре. А я эту фигуру держу на прицеле.

— Вы имеете в виду… — спал с лица Конышев, — этого Воронова? Он имеет отношение к нынешним событиям?

— Виктор Станиславович, я оперирую фактами, — ответил Гуров. — А они говорят следующее: десятого октября нынешнего года Михаил Воронов звонил вашей дочери. Кстати, за две недели до этого он освободился из колонии. И десятого же числа они встретились. Как вы думаете, зачем Ворон назначал вашей дочери встречу?

Гуров смотрел прямо в глаза Конышеву, который оторопел от услышанного, и лицо его стало совсем растерянным.

— Я… Я н-не знаю, — заикаясь, проговорил Виктор Станиславович. — Наверное, по старой дружбе? Этот глупец наивно полагал, что моя дочь сохранила к нему дружеские чувства и их приятельские отношения возобновятся после его возвращения? Я вас уверяю, что он мог так думать исключительно в силу своего крайне низкого интеллектуального уровня! Уверен, что Маргарита сразу же поставила его на место и дала понять, что между ними не может быть ничего общего!

С каждой фразой голос Конышева взвивался все выше и выше, а сам он становился все более раздраженным и взволнованным. Лев слушал его, поглядывая снисходительно и в то же время с сочувствием. Наконец Конышев выдохся, и он, воспользовавшись паузой, сказал:

— Удивительно. Вы, взрослый, умудренный опытом человек, имеющий по работе постоянные контакты с людьми и, по идее, знающий их, вдруг становитесь таким наивным! Неужели вы сами верите в то, что все было именно так?

Конышев, только что исторгнув целый ряд гневных тирад, теперь молча смотрел на Гурова.

— Воронову вовсе не нужны никакие приятельские отношения с вашей дочерью, — проговорил тот, пряча досаду. — Ему нужно было только одно — деньги. Именно с этим он и обратился к Маргарите. А она не могла разговаривать с ним так, как вы тут нафантазировали, потому что элементарно боялась этого человека. Он ее не на дискотеку пригласил и не вспомнить молодость по-соседски…

— Этот… Этот негодяй требовал у Маргариты денег? — задохнулся Конышев.

— Виктор Станиславович, ну хватит бросаться пафосными фразами — ей-богу, утомило уже, — поморщился Лев. — Можно сколь угодно разглагольствовать о безусловной любви к своему дитятке и ностальгически вспоминать сентиментальные картинки из его детства, только не нужно забывать, что дитятко давно выросло. Кстати, заметьте, что Воронов — тоже чей-то сын и когда-то был маленьким. Однако же это обстоятельство почему-то не вызывает у вас умиления… И у меня тоже. Да, Воронов требовал денег от Маргариты, и она согласилась их ему дать. А потом стала мучительно изыскивать способ с ним расплатиться. Кроме того, ей нужны были деньги на лечение Анатолия Емельяненко, которого она любила и собиралась за него замуж. Не нужно сейчас выпучивать глаза и восклицать: «Этого не может быть!» Может и было, — жестко говорил Гуров. — Да, ваша дочь была влюблена в наркомана и хотела связать с ним жизнь. Но без наркотиков.