– Как ты смеешь так разговаривать с офицером?

Мне было почти смешно видеть этого придирчивого коротышку, но он был серьезен.

– Как ты стоишь? Сомкнуть ноги вместе!

Теперь я понял, что ему нужно, и, покраснев, замер по стойке смирно. Лощеный маленький выскочка сверлил меня пронзительным взглядом, потом сказал:

– Теперь иди на то место, где был, и отдай мне честь так, как тебя учили.

Грязная маленькая кабинетная крыса.

– Давай, давай, – понукал он меня. – Чего ждешь? Тебе уже давно пора быть на позициях.

Я посмотрел на его сверкающую медаль и подумал, как долго занял бы процесс ее полирования в узком окопе. Давно пора обратно на фронт!

– Что ты на меня так уставился? Делай, что тебе говорят.

Я бы мог его задушить, но вместо этого отступил на пару шагов и промаршировал, как на параде, мимо, отдавая честь, как положено по уставу. Я поймал сочувствующие взгляды прохожих на улице.

На следующий день меня выписали. Я стоял на пыльной дороге и ждал грузовик, который подбросит меня до фронта. Мне было так горько, что хотелось кричать. Я думал только об Улли.

Когда я прощался, она попыталась улыбнуться, но ее глаза были полны слез.

– До свидания! – пробормотал я и побрел прочь, как автомат.

В руке я машинально сжимал тоненькую цепочку с медальоном, который она мне дала в момент расставания. «Я люблю тебя, – вот все, о чем я мог думать. – Я люблю тебя». Когда я обернулся в последний раз, она все еще смотрела не отрываясь на меня, ее белоснежная шапочка медсестры ярко выделялась на солнце.

С каждым шагом, который отдалял меня от нее, я чувствовал себя так, будто приближался к смерти.

От одной базы на линии фронта до другой я пробирался к своей дивизии длинным, трудным путем. Каждый из подвозивших меня грузовиков обычно следовал до ближнего пункта назначения. Но через несколько дней мне попался грузовик моего полка. Водитель тоже искал свою роту.

Мы останавливались на постой в домах по пути нашего следования. В одном из них седая старая женщина приветствовала нас на ломаном немецком, и весь вечер мы говорили с ней о Германии. Один раз она всплакнула.

– Там, – говорила она, прислушавшись на мгновение к далекому грохоту артиллерии, – погибают так много людей, а вы еще так молоды. Мой сын – на другой стороне. Не знаю, жив ли он еще. Неужели этому не будет конца?

Теперь, так близко к фронту, меня уже ничего не трогало. Я отрезал еще один кусок белого хлеба, а шофер сказал:

– Как насчет того, чтобы открыть баночку сардин?

На следующий день нам пришлось переправляться через небольшую реку. Мост был узким, и в ожидании переправы к нему выстроилась длинная колонна пехоты и армейских грузовиков. Откуда-то вынырнул русский истребитель и сбросил осколочные бомбы на наши войска, а также обстрелял их из пушки. Возле моста было несколько легких зенитный орудий, и они открыли огонь, но истребитель не пострадал. Затем с воем появился «Хейнкель» и стал стрелять русскому в хвост. Его противник открыл огонь из хвостовых пулеметов, круто пошел вверх и исчез за своими позициями.

От моста приехали два армейских грузовика. Они были заполнены ранеными, которых увозили обратно, – всюду кровь, стоны и свежие бинты – предвестия фронта.

Мы провели ночь в деревне, в нескольких километрах от подвижного фронта. Повсюду было множество грузовиков и войск снабжения, и каждый дом был доверху забит людьми, поэтому мы устроились на ночлег под своим грузовиком. Некоторое время назад два русских самолета пролетели над этим местом. После града зажигательных и фугасных бомб деревня скоро заполыхала, а мы забились как можно дальше под грузовик.

Потом, перекрывая глухой рокот бомбардировщиков, разнесся высокий пронзительный звук – наши истребители. Сквозь взрывы бомб мы слышали дробь пулеметной стрельбы и видели в небе огни трассирующих пуль и снарядов с каждой из сторон. Три вражеских самолета сразу пошли вниз, полыхая, как факелы, после этого остальные дали деру.

Едва мы вздохнули с облегчением, как подъехал легковой автомобиль с лейтенантом, кричавшим в мегафон, что русские танки прорвались и всем нестроевым подразделениям следует незамедлительно отойти. Тяжелые противотанковые орудия выдвигались навстречу танкам, а колонны солдат шли к окраине деревни, чтобы окапываться на оборонительных позициях. Тут и там создавались дорожные заставы, и замешательство нарастало. Воздух звенел от резких команд, ругательств, визга русских женщин. Личный состав моторизованных частей усердно работал – все перекрывал оглушающий грохот тяжелых противотанковых пушек, подтянутых для укрепления обороны.

Первым признаком приближающихся танков были осколочные снаряды на околице деревни. Полугусеничные бронеавтомобили, тащившие за собой длинноствольные орудия, проваливаясь и подпрыгивая на ухабах, гнали как бешеные по пересеченной местности, чтобы занять оборону. В грузовик с боеприпасами попали обломки горящей кровли, и он сразу взлетел на воздух вместе с автоцистерной с горючим, которая подошла как раз в этот момент. Цистерна вспыхнула мгновенно чудовищным языком пламени.

Шрапнельные снаряды большого калибра, опасные даже для танков, теперь накрыли центр деревни и сотворили настоящую кашу из пылающих домов и обломков перемешанного транспорта, как кочерга, мешающая горящие поленья. В набитый ранеными грузовик пришлось прямое попадание, он упал на бок, и в одно мгновение огонь вокруг охватил массу выброшенных беспомощных тел, на которых еще белели свежие бинты.

Безнадежно застрявшие в дорожном заторе, который был в центре этого бедлама, мы с водителем грузовика имели смутное представление о том, как выйти из положения. Мы сидели и курили. Наконец шрапнель стала рваться реже. Я почти не верил своим ушам.

Потом, совершенно определенно, грохот наших противотанковых орудий стал непрерывным. Было ясно, что мы одерживаем верх.

– Наши зенитные орудия хороши. – Это все, что сказал водитель.

К вечеру мы добрались до полка и нашли нужную дорогу к нашим батальонам. В сумерках, пробираясь по узким дорожкам, мы вышли к указателю нашей роты. Я вылез из машины, одеревенелый, и обменялся рукопожатиями с водителем, и каждый из нас пожелал другому удачи.

Наворачивались грозовые облака, и летнее небо нахмурилось, засверкали молнии. Я чувствовал себя потерянно, отчасти, конечно, из-за погоды, но также и потому, что потерял медальон, который мне дала Улли. Должно быть, он выскользнул из кармана, когда мы перекатом заползали под грузовик, используя его в качестве укрытия. У меня больше не было этого маленького амулета, а она была так далеко, с таким же успехом могла находиться на другой планете. Раскаты грома стали ближе. Наверное, теперь я буду убит.

Проселочная дорога вела мимо обуглившихся развалин дома. Местами они еще тлели. Еще через несколько шагов я увидел солдатские могилы, земля недавно вскопана, кресты новые. «Десятая рота», – прочитал я, и сердце у меня сжалось. Моя рота. Пехотинец Георг Хаунштайн. Мне незнаком. Должно быть, из пополнения. Сержант Карл Манш. Незнакомец. Затем еще много других, которых я не знал. Но Хабахера я знал и Штрангеля, живого, горячего парнишку из моего взвода.