невольно потянулась к изуродованному уху. Мама выглядела такой хрупкой, такой уязвимой, съежившись на кушетке; сквозь тонкую бледную кожу просвечивали голубые вены.

– Что за звуки? – Я оглянулась на лестницу из подвала в дом; надо было бы послать Джуни за отцом, но я не отважилась рискнуть и оставить маму одну – в таком состоянии!

– А ты их не слышишь? – спросила мама, и ее лицо расслабилось от облегчения. – Слава Богу, я оберегла тебя от этого. Слава Богу!

Я кивнула. И решила не подходить к ней слишком быстро, хотя и сознавала, что теперь стала больше и сильнее мамы, и она не одолела бы меня, как в прошлый раз. По крайней мере, я не думала, что она смогла бы со мной справиться. Иногда, находясь рядом с мамой, я становилась такой податливой и уступчивой, как будто подчинялась ее невысказанному желанию. Мама словно накладывала на меня заклятие – темное, мощное, нейтрализующее мою волю, совсем не похожее на те шутливые заклинания, которые я, хихикая, произносила, играя с Морин и Клодом в «Заколдованных».

Мать указала на дверь, ведущую в тоннель.

– Они доносились оттуда. Какое-то царапанье. Женский плач. Крики мужчины. Надо будет сказать отцу, пусть повесит навесной замок на эту дверь. Это давно пора сделать. Ведь кто-нибудь может пробраться оттуда в дом и навредить нам, пока мы спим. Вот опять… Ты слышишь?

Я подошла к матери – осторожно, избегая резких движений, как подходят к дикому, неприрученному существу, способному в любой момент взвиться и убежать. Или… напасть на тебя. В голове опять мелькнула мысль: «Может, все-таки оставить ее здесь, подняться наверх и позвонить отцу на работу?» Нет, я не была готова рисковать. Наглядным свидетельством того, что мама могла сделать в подобном умонастроении, служили извилистые шрамы на ее исхудалых запястьях. Впрочем, я и без них помнила о том, что она однажды учинила.

– Мама… – Я удивилась своему девчачьему, напуганному голосу. – Может, мы поднимемся наверх? Давай уйдем подальше от этой двери, подальше от этих звуков.

Глаза мамы затянула пелена замешательства. Я протянула к ней руку. Заметив это, мать вздрогнула, как будто я собиралась ее укусить.

– Я никуда отсюда не уйду, – заявила она. – Пока домой не вернется отец. Кто-то же должен стеречь эту дверь?

Внезапно она схватила мою кисть, рывком усадила рядом с собой на кушетку и обвила мои плечи руками. Они были холодными и дрожали.

– Я готова за тебя умереть, доченька. Вот почему я должна здесь остаться. Ты не сердись на меня, Хизер. Ты не должна услышать те голоса. Я не хочу, чтобы они запечатлелись в твоей памяти. Ты меня понимаешь?

Я снова кивнула; сердце уже билось так, словно хотело выскочить из груди. Пальцы матери нашли мой шрам, я почувствовала ее ладонь – мама прикоснулась к нему впервые за все время, минувшее с того случая.

И впервые с той поры мы оказались вместе в подвале.

В тот злополучный вечер мы вернулись с барбекю из дома Тафтов. День выдался жарким, и обратно мы пошли по тоннелям – прихватив с собой приспособления для гриля и арбуз. На вечеринке у Тафтов что-то произошло. Что-то, что сильно расстроило мать. Что-то, связанное с миссис Хансен. Поэтому мы ушли раньше остальных гостей; мама забрала с собой даже нашу жидкость для розжига и зажигалку. Я это запомнила. А потом отец повел наверх Джуни, а мама осталась в нашем подвале. Через некоторое время я спустилась ее проведать. Может быть, ждала, что она почитает мне книжку или погладит по голове. Я застала маму в том же месте, на банкетке (кушетку мы поставили там позже), в таком же состоянии. Мама действовала быстро, а я была еще маленькой.

Едва я подошла к ней достаточно близко, она схватила меня и жидкость для розжига, сбрызнула ей мои волосы (я почувствовала этот резкий, противный запах керосина), а потом, крепко прижав меня к себе, чиркнула зажигалкой. Я завизжала, попыталась вырваться, но мать держала меня с силой обезумевшей женщины. Отец ворвался в подвал через несколько секунд, набросил мне на голову одеяло, но… вред уже был причинен.

Мое ухо обгорело.

Мать пожертвовала частью волос, своим любимым свитером и банкеткой.

И впервые взяла «отпуск».

Теперь-то я знаю, что она лечилась в психушке, причем не раз. Но мы продолжали называть это «отпуском». Так было легче. Подобное сглаживание реальности – особенно когда она была столь ужасной – практиковалось не только в нашем доме, но и во всем Пэнтауне, а быть может, и на всем Среднем Западе. Если нам что-то не нравилось, мы просто этого не замечали. Вот почему я никогда не произносила вслух слова, прочитанные в маминой карте («маниакально-депрессивный синдром»), отец не помогал миссис Хансен, а родители Клода не донесли на отца Адольфа.

В нашем сообществе проблему представлял не человек, совершавший ошибку. А тот, кто озвучивал правду.

Таковы были правила.

Здесь им следовали все, включая меня. Себя и Джуни я тоже оберегала по этим правилам.

– Мама, – отважившись на вторую попытку, я вывернула шею так, чтобы увидеть ее лицо. Мой голос стал хриплым: – Ты пойдешь наверх?

Туман в ее глазах на миг рассеялся – ровно на столько секунд, чтобы я успела в них заглянуть, оценить ее душевное состояние.

– Я бы поиграла с Джуни, – робко произнесла мама, выпустив меня из своих крепких объятий. – Я хочу завить ее волосы и нанести макияж.

Мои мышцы расслабились так резко, что я испугалась, что свалюсь с кушетки. То, что мама заговаривала о Джуни, как о кукле, значило, что она успокаивалась. И я ухватилась за ее предложение:

– Отличная идея. Я уверена, что ей понравится.

***

Ей не понравилось. Сестре хотелось посмотреть сериал – я поняла это по ее лицу. Но стоило ей скосить взгляд на мать, которую я вела так осторожно, словно она была сделана из фарфора, и Джуни обо всем догадалась. Безо всяких жалоб она выключила телевизор и последовала за нами в главную спальню. Мама усадила ее на кровать и пошагала в ванную за плойкой.

А я вдруг ощутила жуткую усталость. Если бы я села на кровать, я бы тут же заснула. Но позволить себе это я не могла – до возвращения папы с работы. Поэтому я прислонилась к стене, вонзила ногти в ладони (я так делала всегда, когда меня одолевала дрема) и стала наблюдать, как мама готовила лицо сестренки к нанесению макияжа, как убирала ее медные пряди за уши.