Пэнтауне не происходит ничего, о чем кто-нибудь бы да не знал. И языки у всех без костей. Ты же помнишь, какие слухи тут ходили, когда меня бросил муж. И наверное, ты им верила. Думаю, я это заслужила. И Морин никогда меня не простит.

Я нахмурилась. Морин никогда не говорила мне, почему от них ушел отец.

Миссис Хансен съежилась, как шар, из которого вмиг вышел воздух. А потом жестом указала на лестницу:

– Ты сказала, что пришла забрать рубашку, забытую у Морин. Ты можешь подняться.

Она забрала у меня стакан, все еще полный воды. А я мысленно поблагодарила ее за то, что она не последовала за мной в комнату дочери. Хотя в голове промелькнуло: «А куда она сама пойдет?» И сердце сжалось от жалости. В доме миссис Хансен осталось так мало свободного места! Она как будто заживо хоронила себя. Комната Морин тоже была не убрана, но оставалась единственным местом во всем доме, где я могла нормально дышать.

Сначала я выдвинула ящики из ее стола. Я не нашла в них дневника подруги, зато обнаружила ту самую рубашку, которую дала ей поносить настолько давно, что она уже стала мала нам обеим. На всякий случай я запихала ее в задний карман – чтобы показать миссис Хансен, доведись мне с ней столкнуться на выходе. Затем я провела рукой за зеркалом туалетного столика, обшарила все углы стенного шкафа, переворошила липкую коробку с губной помадой на прикроватной тумбочке. Ничего. В разочаровании плюхнувшись на кровать, я устремила взгляд в окно. На другой стороне улицы стоял дом Клода; окно его спальни находилось практически напротив. Ему не раз приходилось напоминать Морин, чтобы она зашторивала свое окно.

Я все обыскала. Осталось обследовать ее постель (место, где и я хранила свой дневник). Я сунула руку под матрас. «Зря…», – пронеслось в голове. Уж слишком банально, слишком по-девичьи это было: не только вести дневник, но и прятать его под матрасом. Не таков характер был у Морин. Как вдруг… пальцы нащупали жесткую дужку спирального переплета. Я поспешила вытащить находку – толстую линованную тетрадь; на передней обложке была нарисована собака, пускающая слюни, как бешеная. Под ней выведены слова: «Открой на свой страх и риск».

Палец заскользил по контуру собаки. Я не знала, что Морин умела рисовать.

Чего еще я не знала о близкой подруге?

Открыв первую страницу, я увидела два мрачных предложения; они были написаны, точнее, процарапаны ручкой с таким нажимом, что бумага порвалась и буквы задвоились на следующей странице.

«Если я исчезну, значит, меня убили. Не допустите, чтобы это сошло им с рук».

***

Голоса мужчин над головой стали громче, как будто они приближались.

Бет не обращала на него особого внимания, когда он стал захаживать в ресторан. Она лишь узнала в нем человека из своей прошлой жизни. Да, она, конечно, замечала, что иногда он поджидал, когда освободится столик в ее секции, а не садился за любой. И по ее коже пробегали мурашки от того, какие взгляды он бросал на нее, когда думал, что она этого не замечала. Он не сводил с нее глаз, даже когда разговаривал с другими людьми.

Но Бет все это замечала.

Проблема была в том, что он был одним из немногих мужчин, которые так вели себя с ней.

Каждой официантке приходилось сталкиваться с парнями, принимавшими профессиональную вежливость и учтивость за личное расположение. Бет никогда это не нравилось, но она хотя бы понимала это. Думала, что понимала. Бет полагала, что мужчины просто не умели сходиться с женщинами так, как умели сближаться женщины. У мужчин не имелось близких подруг, но была человеческая потребность в общении с представительницами противоположного пола. Все фильмы, телепрограммы и журнальные статьи убеждали их: это вы должны пойти и получить то, что вам хочется! Вам доступны все женщины без исключения. И разве можно было винить их за то, что они порой неправильно истолковывали поведение женщин, принимали их улыбки и обходительность за призыв к действию?

Именно так Бет думала раньше.

Теперь она поняла, что ошибалась.

И избавилась от заблуждения. Те мужчины, что не понимали слов, а продолжали преследовать женщину, не проявлявшую к ним никакого интереса, – были кончеными, сломанными, гнилыми людьми. Конечно, не все они пошли бы на похищение. Но каждый из них искал девушку или женщину, над которой можно было почувствовать свою власть, ту, которая, по их мнению, была ниже и слабее. Но что еще хуже, в их представлении все женщины были такими – существами низшего сорта, призванными удовлетворять их безумные желания и тем самым повышать их состоятельность в собственных глазах, помогать им самоутверждаться.

Он вынудил ее играть по его правилам прежде, чем Бет их узнала. Но теперь шоры с ее глаз спали.

Ей осталось совсем немного, чтобы извлечь костыль. Может быть, еще пара-тройка часов копания. Но если он войдет в комнату раньше, она больше не позволит над собой измываться. Не важно, успеет она отрыть костыль или нет. Она раздерет его лицо. Выкрутит яйца. Засунет кулак ему в глотку, как он делал с ней, и будет хохотать при этом, как неистовая банши…

Бет осознала, что жадно глотала воздух.

Он зашел в ресторан и за день до похищения. Вечерний наплыв посетителей уже начался; ему пришлось минут пятнадцать ждать, пока освободился столик в ее секции. Даже в суете Бет его сразу заметила. И он опять следил за ней глазами, пусть и делал вид, будто вообще не смотрел в ее сторону. Только это было очевидно – то, что он за ней наблюдал. Неужели он не понимал, насколько прозрачным было его поведение? Потом он, наконец, сел. Но даже не потрудился раскрыть меню, потому что всегда заказывал фирменное кушанье Пэнтауна – стейк по-солсберийски с картофельным пюре с подливкой и кукурузой со сливками. Но в тот день он впервые спросил у Бет, как ей отработалось в ту смену.

«Нормально, – ответила девушка и, откинув волосы с лица, выгнулась назад, чтобы заглянуть в кухню. Жареная рыба для седьмого столика была уже готова. – Вам как обычно?»

«А почему ты не поинтересуешься, как прошел мой день?» – рявкнул он довольно резким тоном.

Бет натянула на лицо свою лучшую улыбку: «Как прошел ваш день?»

«Плохо, до этой минуты».

Бет кивнула. Он сделал заказ. Все это было нормально! Абсолютно нормально!

Потом, когда народ схлынул, он даже расспросил ее о колледже. Ощущая себя великодушной с потолстевшим от