раз они хотят заглянуть в бездну. Некоторым людям – пациентам и членам семьи – реанимация дает шанс попрощаться. Шанс, которого у них в противном случае не было бы. Предполагается, что, по мнению медиков, реанимация, скорее всего, восстановит уровень сознания, при котором возможно эффективное взаимодействие, но это явно субъективное решение. Тем, кто уже попрощался, реанимация может показаться неуместной.

В данном случае мы знали, что Джеймс отчаянно пытался закончить завещание. В то время у меня самого подрастало двое маленьких сыновей, и я остро осознавал, что не хотел бы, чтобы они попали в беду из-за того, что я не успел обеспечить их защиту. Если Джеймс не составит завещание, за детей по умолчанию будет отвечать его бывшая жена, потому что этого требует закон. Кто-нибудь мог бы начать судебный процесс, чтобы пересмотреть решение, но суд мог затянуться и, возможно, не увенчался бы успехом. А пока никто не знал, через что придется пройти детям.

Итак, мы приступили к реанимации: ввели лекарство, чтобы временно уменьшить отек мозга. Помогло – Джеймс пришел в себя. Мы с социальным работником сразу же занялись организационными вопросами, чтобы пациент смог закончить завещание. Действовать надо было быстро.

Джеймс не мог говорить из-за меланомы, но научился языку жестов, поскольку один из его детей был глухим. Социальный работник – нужно отдать ей должное – отправилась в центр Боба Рамболла для глухих, который, к счастью, расположен совсем рядом с больницей. Подошел сам Боб Рамболл и заговорил с Джеймсом на языке жестов.

Кроме того, юридически кто-то должен был подтвердить, что Джеймс был вменяем, когда составлял завещание. Я позвонил психиатру, который обычно работал с программой лечения рака, и сказал: «У меня проблема. Ты нужен мне сегодня в обед». Пришел психиатр, задал Джеймсу несколько вопросов через переводчика и убедился в его душевной устойчивости.

Потом пришел адвокат и принес с собой отпечатанное на машинке неоконченное завещание на пяти страницах. Он оценил ситуацию, разорвал все, что у него было, затем, насколько я помню, записал двенадцать или четырнадцать пунктов и получил подпись Джеймса. Все это мы проделали за три или четыре часа, что было неслыханно. Джеймс умер через неделю.

Эта история не столько о медицине – во всяком случае, не о том, что мы обычно считаем медициной. Эта история о здравом смысле и о правильных поступках. А правильно для Джеймса и его семьи было сделать то, чего он хотел бы.

Всякий раз, когда человеку говорят: «У нас нет средства, которое вам поможет», когда говорят: «Тут вопрос не “если”, а “когда”», – это всегда происходит слишком рано. Но многие пациенты используют эту информацию как возможность подумать о тех, кого оставят здесь. И это действительно заслуживает уважения. Джеймс тому пример: он оказался одним из тех, кто совершает героические поступки в ужасной ситуации. Одним из тех, кто думает не только о себе. Моя работа иногда позволяет встречаться с такими людьми и помогать им в их последнем, героическом поступке.

32

Девочка в желтом платье. Эндрю Фьюри

После многолетней специализированной подготовки врачи обладают важными и ценными навыками. Многие считают своим долгом использовать их для помощи людям из отдаленных уголков, где медицина либо находится в зачаточном состоянии, либо вообще отсутствует.

Эндрю Фьюри – один из таких врачей. Ортопед из Сент-Джонса, он применяет свои умения и таланты по всему миру.

Фото Дэвида Хоуэллса

Я хирург-ортопед и прошел специальную подготовку по ортопедической травме – переломам костей. К январю 2010 года я проработал всего около трех с небольшим лет, когда на Гаити произошло ужасное землетрясение. Сотни тысяч людей погибли, и еще сотни тысяч получили ранения. Я увидел все эти разрушения и страдания по телевизору в своей гостиной, и мне сразу стало ясно, что люди умрут от травм головы или живота, но не обязательно умрут от переломов костей. Было также очевидно, что этим тысячам людей со сломанными костями понадобится уход и они станут тяжким бременем не только для своих семей, но и для всей медицинской системы после такой катастрофы, как эта. Поэтому я сказал себе: «Хорошо, этим я зарабатываю на жизнь. Я чиню сломанные кости. Это мой набор трюков. Посмотрим, чем я могу помочь».

Я только что вернулся в Канаду из Балтимора, где прошел довольно интенсивную подготовку по травматологии, поэтому я знал, что до землетрясения Мэрилендский университет посылал на Гаити людей, которые занимались исследованиями ВИЧ. Из-за географической близости и, откровенно говоря, из-за плачевной ситуации со СПИДом на Гаити этот остров был подходящим местом для подобных исследований. Однако после землетрясения не было никакого смысла изучать там ВИЧ. В то время народу Гаити был необходим травматологический центр, и университет быстро сменил свое исследовательское подразделение на травматологическое. Я вызвался волонтером.

Через несколько месяцев после землетрясения я отправился на Гаити, чтобы применить свои хирургические навыки. Мы оперировали в частично разрушенном здании, больничные палаты были переполнены.

Я помню человека, которого перевели к нам на второй или третий день моего пребывания в стране. Его бедро было сломано во время землетрясения, и он пролежал в медицинской палатке все эти месяцы, ожидая того, кто способен или имеет возможность это исправить. Не такой уж и необычный случай, если учесть количество повреждений скелета, вызванных землетрясением.

Но хотя я хорошо его помню, человека, его сопровождавшего, я помню еще лучше – заботливого спутника, поддержку, любимого человека. Это была его двенадцатилетняя внучка, маленькая девочка в желтом платье и с заплетенными в косички волосами. Ее родители погибли во время землетрясения, так что она осталась сиротой. Она была с дедушкой перед операцией, зашла с ним в операционную, а потом вышла на улицу, чтобы подождать под деревьями, пока операция закончится.

Как я уже сказал, у дедушки было сломано бедро, поэтому мы заменили сустав. Без операции его будущее было бы мрачным. Поскольку у него не было денег, он мог никогда не получить медицинскую помощь и в прямом смысле пролежал бы на больничной койке до конца своей жизни. Вот что сулило ему будущее. Выйдя из операционной, я снял хирургическую маску и подошел к внучке, все еще сидевшей снаружи в ожидании новостей. Я сказал, что операция прошла нормально. Она протянула мне руку и пожала ее, демонстрируя зрелость не по годам. Ей было всего двенадцать! Она должна была изучать язык и литературу в шестом или седьмом классе. Ей