о тело гробовых дел мастера Безенчука. — Возможное эхо из лермонтовского «Фаталиста»: «Я чуть-чуть не упал, наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое… предо мною лежала свинья, разрубленная пополам шашкой…» [указал А. Д. Вентцель, см. его Комм, к Комм., 27].

2//7

Но самые могучие когда помирают, железнодорожные кондуктора или из начальства кто, то считается, что дуба дают. — Кондуктор, особенно в глазах людей простого звания, — фигура авторитетная, импозантная и нередко грозная. Социальное положение его считалось респектабельным; недаром у Чехова обер-кондуктор Стычкин говорит о себе: «Должность у меня основательная… Я образованного класса, с князем Канителиным, могу сказать, все одно, как вот с вами теперь… Я человек строгий, солидный, положительный…» [Хороший конец].

Литераторы и мемуаристы почти одинаковыми словами описывают характерную внешность и мину кондуктора: «Необыкновенно важным казался толстый кондуктор в поддевке, со свистком и длинной серебряной цепочкой на груди, похожей на аксельбант. Он проходил по вагонам, грубо расталкивая толпившихся в тамбурах мужиков, браня их нехорошими словами»; «Обер всегда был важный, в жгутах, со свистком, с большой сумкой. Сзади или спереди, «тормоша» пассажиров, шли обыкновенные кондуктора. Круглые барашковые шапки. Кафтаны. Кушаки с бляхами»; «Обер-кондуктор, похожий на генерала» [Соколов-Микитов, Свидание с детством, 448; Прегель, Мое детство, 1; 216]. Сходные описания регалий кондукторов дают Горный [Ранней весной, 291], Колесников [Святая Русь, 131], Маркелов [На берегу Москва-реки, 36] и другие. В. В. Шульгин, критикуя памятник Александру III работы П. Трубецкого, пишет: «…мы увидели какого-то обер-кондуктора железной дороги верхом на беркшире, превращенном в лошадь» [Три столицы, 367]. Как видим, Безенчук, причисляя кондукторов к «самым могучим» и к «начальству», отражает ходячее сравнение.

2//8

Потрясенный этой странной классификацией человеческих смертей… — Чрезвычайная специализация в какой-либо сфере, открытие в ней неожиданно разветвленного подразделения для, казалось бы, простых вещей, экзотическая терминология — мотив, встречаемый в литературе в разных вариантах. Из более причудливых случаев, помимо похоронной иерархии Безенчука, отметим длинные списки разновидностей «блудодея» или «сумасброда», т. е. penis’a, в романе Ф. Рабле (пер. Н. Любимова) или богатство форм и степеней опьянения в поэме В. Ерофеева «Москва-Петушки». Интерес к специальной терминологии очень велик у Гоголя, который записывает, например, всевозможные виды собачьих мастей, пород и кличек: чистопсовые, густопсовые, брудастая, муругая, полвопегая, бочковатость, выпукловатость и т. п. — и густо пользуется ими в описании ноздревской псарни [Мертвые души, гл. 4]. Из более умеренно-реалистических применений напомним чеховскую Душечку, которой, когда она вышла за торговца лесом, «что-то родное, трогательное слышалось… в словах: балка, кругляк, тес, шелевка, безымянка, решетник, лафет, горбыль…»

Классификация смертей Безенчука намечена в ИЗК, 123 — рядом с аналогичной терминологией пьяниц для обозначения мер вина [см. ЗТ 21//12]. В «Хулио Хуренито» И. Эренбурга (1921) гробовщик-рантье мсье Дэле разрабатывает своеобразную похоронную табель о рангах — 16 разрядов похорон в зависимости от социального статуса, причем себе самому скромно отводит третий или четвертый разряд: «[Я] не кричу: «Я, такой-то, вне классов» [гл. 9] — ср. аналогичный реализм Безенчука: «Я — человек маленький. Скажут: «гигнулся Безенчук»… Мне дуба дать или сыграть в ящик — невозможно: у меня комплекция мелкая». Менее интересную, на наш взгляд, кладбищенскую классификацию — не через языковые игры, а по профессии и по алфавиту — предлагает гробовщик в повести Л. Леонова:

«Я добился, чтобы усопших клали не как придется, а в строгом порядке. На каждый участок идут покойники по одной только специальности. Купцы к купцам, военные к военным… На участках — сперва все покойники на букву А, потом на Б и т. д… Этому, однако, воспротивились… Хрыщ говорил: «Этак я всегда в конце буду лежать, а какой-нибудь прохвост нестоящий — спереди. Не согласен, протестую!»»

2//9

Нашему дорогому товарищу Насосову сла-ава!.. — На свадьбе у Кольки, брандмейстерова сына, гуляли… — Обращение «дорогой товарищ» было неологизмом, пришедшим, видимо, из партийной среды. Ср.: «Пойдем в милицию. — Зачем же, говорю, дорогой товарищ, в милицию? Неуютно там, в милиции-то» [К. Шеломский, Спортсмен, См 34.1926; цит. А. М. Селищевым в кн.: Язык революционной эпохи]. Оно было весьма популярно и проникло даже в лексикон любовного ухаживания — во всяком случае, героиня повести А. Н. Толстого «Василий Сучков» [гл. 10] с ностальгией вспоминает о поклоннике, который «любил меня, «дорогим товарищем» называл». По аналогии возникло и обращение «дорогой гражданин»: «А вот извольте прокачу, нам по дороге, дорогой гражданин» [извозчик — седоку; Н. Никитин, Зимние дни, КН 04.1926].

Возможный источник этого места романа — карикатура А. Радакова: «В уездном масштабе, — Впервые вижу, чтобы наша команда так быстро выезжала на пожар. — Да они не на пожар. Они едут приветствовать нашего дорогого товарища Носова по случаю ихней свадьбы» [См 34.1927]. Номер журнала вышел в конце августа — начале сентября 1927, т. е. именно тогда, когда начиналась работа над романом. Шутка в «Смехаче» замечена А. Старковым, который не исключает, что авторами подписи могли быть Ильф и Петров, нередко выступавшие в этом журнале [Старков, «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок»].

Использование казенных средств передвижения для личных целей — злоупотребление, известное издавна. Ср. монолог брандмейстера в чеховской юмореске «В вагоне» (1885): «…лошади, батенька, хорошая штука… Запряжешь, этак, пять-шесть троек, насажаешь туда бабенок и — ах вы кони, мои кони… Приказываю я однажды людям запрячь десять троек… гости у меня были…» Что обычай перешел и в советскую эпоху, видно из современного фельетона, где лошади реквизируются отцами города для конной охоты [Тур, братья, Серебряная свадьба, Чу 25.1929]. В другом фельетоне того же автора инженер и работники карьера совершают пьяный выезд на вагонетках, приводимых в движение сезонными рабочими [Тур, братья, Прогулка на рассвете, Чу 01.1930].

3. «Зерцало грешного»

3//1

…Батюшка быстро проскочил в спальню… заперся там и глухим голосом стал напевать «Достойно есть». — «Достойно есть» — текст, входящий в состав православного богослужения; часть «Символа веры», который, в свою очередь, входит в Божественную литургию св. Иоанна Златоуста [см., например, Молитвослов, 103].

3//2

Тогда Востриковы решили давать домашние обеды. — Домашние обеды (в одном ряду со сдачей комнат, означавшей еще большую нужду в средствах) — распространенный в дореволюционные времена сервис, дававший приработок семьям среднего достатка. О том, как семья учителя, уволенного за свободомыслие, пытается свести концы с концами, давая «вкусные, питательные и дешевые домашние обеды для интеллигентных тружеников», а затем и сдавая комнату, с сочувственным юмором рассказывает В. Катаев [Хуторок в степи, гл. 5]. Мемуаристу вспоминается «летняя киевская скука — та скука, когда из всех домов доносится запах «домашних обедов»… Только шарманка высвистывает по раскаленным дворам… «Августен, Августен, ах, майн либер Августен!»» [К. Паустовский, Близкие и