Луч фонарика метался, точно пьяный светлячок, так тряслись у меня руки, но не от страха, а от искреннего восторга. На какое-то короткое, но очень счастливое мгновение я испытала всю силу той же страсти, которая владела Джоном. Теперь я точно знала, что чувствовал мистер Блоч в тот день, когда скакал по камере и вопил: «Вот это да!» Я бы и сама завопила, если бы не знала, что громкие крики могут разрушить хрупкие сокровища, грудой лежавшие на полу.

— Вот это да! — уняв свой восторг, сказала я тихо и глупо осклабилась, чувствуя себя так, словно обнаружила, что влюбилась. Постаравшись, чтобы мои руки не дрожали, я медленно обвела фонарем всю ту часть камеры, которая была в пределах моей видимости, и с горечью увидела следы воровской деятельности.

Гора запакованных в бумагу и отложенных в сторону предметов была готова для транспортировки, с сундуков и коробов сняты крышки. Грабители ничего не сломали намеренно, но некоторые предметы не выдержали бы и легкого прикосновения пальцев. Картеру[25]потребовалось десять лет, чтобы разобрать гробницу Тутанхамона. Обчистить эту гробницу собирались точно за такое же количество дней или даже меньше. Половина содержимого будет погублена из-за неосторожного обращения, включая и огромное количество папирусов в углу, которые по ценности превосходили все другие сокровища гробницы. Джон отдал бы десять лет своей жизни, чтобы найти ее, и с радостью пожертвовал бы правой рукой, чтобы сохранить эти папирусы нетронутыми.

Если бы я могла предупредить власти до того, как воры вернутся, большая часть этих сокровищ была бы сохранена. Но должна сознаться, гораздо больше мне хотелось сохранить в целости нечто не столь древнее — собственную персону.

Тому, кто доставил меня сюда, пришлось здорово попотеть, стало быть, убийство не входило в его намерения. Вероятно, ему больше не требовалась моя помощь в обнаружении гробницы. Я не видела никакой иной причины для того, чтобы оставлять в живых беспокойного и враждебно настроенного свидетеля, поэтому хотела выбраться до того, как этот кто-то придет и скажет мне, каковы его намерения.

Я не питала иллюзий относительно того, что у меня много шансов на спасение. Если бы выбраться отсюда было просто, меня не притащили бы в эту камеру. Значит, хватит играть в археолога, пора приступать к поискам выхода отсюда.

Я в общих чертах знала, что мне нужно искать. Погребальная камера с саркофагом обычно последнее помещение всего комплекса гробницы, ей предшествуют камеры с жертвенниками и похоронной утварью и длинный коридор, который ведет к наружному выходу в скале. Итак, в одной из разрисованных стен камеры должен быть проем.

Стена позади меня и та, что была справа, оказались глухими. Я осторожно, на цыпочках обошла саркофаг, застонав, когда торчавший из него еще один кусок древнего одеяния рассыпался в прах от колебания воздуха, вызванного моими шагами, и в левой стене обнаружила выход.

Это было квадратное, грубо вырубленное отверстие высотой, достаточной только для того, чтобы пролезть через него по-пластунски. Когда я встала на колени и сунула свой фонарик в отверстие, сияние, полыхнувшее оттуда, едва не ослепило меня.

Профессиональный археолог может глумиться над золотом, но есть в нем нечто притягательное. Я пролезла через дыру, отлично понимая, что не найду там нужный мне выход. Я оказалась во второй погребальной камере, меньшей по размеру, чем первая. Ее занимало почти целиком странное сооружение, совсем не похожее на саркофаг в соседней камере. Я знала, что каменный гроб должен находиться внутри этого странного сооружения — огромной деревянной усыпальницы, сплошь украшенной замысловатыми узорами из сусального золота и покрытой полотнищем тонкой ткани, так щедро расшитой золотым стеклярусом, что она казалась золотой парчой. Луч моего фонаря отражался во всем этом сверкающем великолепии, словно в зеркале.

Я осторожно обогнула блестящий предмет и убедилась в том, что это был тупик, последняя камера гробницы. Если же нет, значит, выход замурован, так как никакого проема в роскошно расписанных стенах я не видела.

Я выползла из камеры задом, словно в присутствии царственной особы, и чуть не выронила фонарик, сообразив, что это так и есть в самом прямом смысле слова. Тут спала Нефертити, я была так твердо уверена в этом, как будто видела ее изящную головку на длинной шее, точно цветок лилии на тонком стебле, так хорошо знакомую по известному изображению. Только теперь ее прелестное лицо высохло, зубы обнажились, точеный нос сморщился... Неожиданно мне нестерпимо захотелось как можно скорее выбраться из гробницы.

И все же я помедлила мгновение в камере с саркофагом, поскольку меня опять охватил археологический зуд. Саркофаг Нефертити, очевидно, остался нетронутым, в то время как крышка саркофага ее мужа, по сей день остававшегося предметом споров, была сдвинута с места, явно Джейком и Абделалом. Выходит, амулет-скарабей был взят с мумии царя, а не царицы. На амулете было и его имя вместе с именем Нефертити, и мы сочли, что он принадлежал ей, потому что опознали статуэтку. Неужели это случайность, что оба предмета, взятые из гробницы, намекали на Нефертити вместо Ахнатона?

Я пожала плечами, отмахиваясь от этого вопроса и моей неспособности дать на него ответ. Сейчас нет времени для раздумий. Отверстие вело всего лишь в другую погребальную камеру, следовательно, должен быть еще один выход, который выведет меня в подземный коридор, а оттуда наружу. Ступая как можно осторожнее, словно по яичной скорлупе, я двинулась к той стене, которую еще не осматривала. Там-то и был выход. В отличие от отверстия, скорее всего вырубленного грабителями, он представлял собой достаточно широкий проем обычной прямоугольной формы. Сердце у меня забилось от радости и тут же замерло, охваченное ужасом. Длинный коридор, видневшийся в проеме, не был темным. В конце его блеснул желтоватый свет и начал приближаться, становясь все ярче.

Вскоре он превратился в ровное желтое сияние, которое затмило луч моего фонарика. Появилась рука, несущая электрическую лампу, потом — тело, а за ним — лицо. У меня было достаточно времени, чтобы успеть подумать, кем может оказаться приближающийся человек. В моей голове пронесся ряд имен. И из всех них это было наиболее ожидаемое и наименее желаемое — Хассан.

На его бесстрастном, как маска, смуглом лице бродила странная полуулыбка, а глаза казались дырами на гладком темном бруске дерева. Он был в национальной одежде с непокрытой головой.

Хассан стоял в дверном проеме, слегка пошатываясь, и тут я поняла, почему его глазницы казались пустыми. Зрачки были почти невидимыми, превратившись в точки.

Моя память, весьма некстати услужливая, подсказала старую сентенцию — совет женщине, которую собираются насиловать: «Расслабься и получи удовольствие».

Когда-то я считала эту шутку даже остроумной. Теперь была уверена, что ее наверняка сочинил мужчина. То, что меня неизбежно ждало, нисколько не было забавным. В самом деле, подумала я, бесшумно отступая назад перед неумолимым неспешным приближением Хассана, нельзя ждать от мужчины, что он поймет... Это включено в их кодекс законов и список грехов только потому, что является своего рода посягательством на собственность. Как кража лошади. Ведь никто не спрашивает у лошади, что она чувствует, когда ее крадут. Считается, что ей все равно.