Хассан осторожно поставил лампу на гору коробок. Я видела его красивые, тонкие руки с длинными пальцами. Я знала, я была твердо уверена, что, вопреки всем сентенциям, которыми нас пичкают мужчины, если эти руки коснутся меня снова, я начну орать как сумасшедшая.

Я выключила фонарик — не было смысла тратить энергию впустую. Впрочем, так или иначе, он выйдет из строя, когда я ударю им Хассана. Если мне представится такой случай... Фонарик — паршивое оружие Он был сделан из алюминия, слишком легкий, чтобы нанести серьезные увечья.

Не сводя глаз с красивого отрешенного лица Хассана, я нагнулась и пошарила на полу в поисках чего-нибудь более подходящего. Хассан остановился и, улыбаясь, стоял в ленивой расслабленной позе. У него было полно времени.

Мои пальцы сомкнулись на чем-то твердом. Я так и не поняла, что это было такое. Возможно, обломок скалы, а может, бесценная золотая статуэтка. Лишь одно имело значение — можно ли запустить этим в человека.

Страх сделал меня сообразительнее, но не придал сверхъестественной ловкости моей руке. Я промахнулась. Пущенный мною снаряд шлепнулся на груду коробок, которая зашаталась, наклонилась, а потом рассыпалась, увлекая за собой лампу.

Если бы это была масляная лампа, все сразу же загорелось бы: древние дерево и ткань были сухими, как трут. Однако дело кончилось лишь тем, что лампа с грохотом стукнулась об пол, послышался звон разбитого стекла и наступила кромешная тьма.

Я отскочила на три шага и опрокинула корзину, из которой что-то посыпалось и раскатилось по полу. Этот звук был заглушен более громким, когда Хассан со всего маху налетел на саркофаг. Удар, должно быть, стряхнул с него наркотическую умиротворенность, и Хассан выдал сквозь зубы очередь арабских проклятий.

Его пристрастие к брани сыграло мне на руку, я успела под шумок обогнуть угол саркофага.

Сердце у меня в груди бухало, как колокол, я боялась, что Хассан услышит его стук. Обхватив рукой угол надежного каменного саркофага, я отчаянно попыталась выработать план действий. Даже если я сумею ускользнуть от Хассана и найду в темноте выход из погребальной камеры, это мне мало что даст. Он знал дорогу наружу, а я — нет.

И тогда Хассан заговорил. Услышав впервые за все это время звук человеческого голоса, я от неожиданности чуть не растянулась на полу.

— Где ты? Почему ты убегаешь? Дороги назад нет. Иди сюда...

Произнесенные шепотом слова отзывались эхом и рассыпались на не связанные друг с другом слоги. В панике я совершила ошибку. Я пошевелилась. Подошва моей кроссовки скользнула по полу, и я тут же почувствовала быстрое движение. Моего лица коснулась рука. Я непроизвольно вскрикнула и, попятившись, всей тяжестью наступила на какой-то предмет, который треснул под моей ногой и продавился. К счастью, Хассан не лучше меня ориентировался по звуку. Он прошел мимо так близко, что по моим рукам побежали мурашки, когда я ощутила движение воздуха, поднятое складками его балахона.

Я замерла на месте, стоя одной ногой в продавленном ящике и чувствуя, как острые щепки вонзились мне в щиколотку. Я не дышала.

Был только один способ ускользнуть от Хассана раз и навсегда. Среди всего того, что валялось на полу, могло оказаться и что-то годное как оружие. Я вспомнила, где видела много круглых каменных горшков, которые когда-то использовались под благовонные притирания. Если я сумею дотянуться до одного из них, а потом позволю поймать себя, возможно, мне удастся прикончить маленького мерзавца.

Это могло бы сработать — если я умудрюсь раздобыть оружие, раз; если Хассан не выбьет его у меня из рук, два; если у него не хватит ума прежде всего схватить меня за руки, три. Это был совершенно безумный план. Он мог провалиться просто потому, что я не смогу набраться духу и позволить подлому гаденышу дотронуться до себя.

И все же я понимала, что нужно что-то делать, и делать не мешкая. По моей щиколотке текла кровь от вонзившихся в кожу щепок, я не могла сдержать дрожи от страха и напряжения всех мышц тела, скованного неподвижностью.

Я наклонилась вниз, не сгибая коленей, и, легко скользнув пальцами рук по полу, подавила вздох облегчения, когда они, словно наделенные способностью видеть, почти сразу же коснулись круглого бока одного из тяжелых каменных горшков. Теперь я не только имела оружие, но и знала примерно, где нахожусь. Горшки были в углу, поблизости от короба с папирусами.

Но тут я уловила движение Хассана, и убыстрившая свой бег в жилах кровь вновь застыла. Он тоже что-то задумал. Мне подсказали это чувства, обостренные темнотой. Он не собирается больше гоняться за мной! Он делал то, до чего должен был додуматься с самого начала, — медленно продвигался вдоль узкого прохода между стеной и саркофагом. Его вытянутые руки охватывали почти все это пространство, и проскользнуть мимо него не было никакой возможности. Я могла только отступать, и рано или поздно он загонит меня в угол либо в прямом смысле этого слова, либо в переносном, если я окажусь в проходе между стеной и саркофагом.

Хассану уже больше не было нужды двигаться бесшумно. Но тихие звуки его неумолимого приближения давали мне шанс, в котором я так нуждалась. Я приподняла ногу и вытянула ее. Мой носок коснулся предмета, который я и ожидала там найти, — короба с папирусами.

К тому времени Хассан был настолько близко, что я поражалась, почему он не чувствует этого так же ясно, как я. У меня оставались только секунды для приведения в действие моего плана, но само выполнение займет меньше секунды. Один стремительный толчок ноги — и содержимое короба рассыплется на пол, в трех футах от того места, где я стою. Определенно, Хассан не устоит перед соблазном броситься на меня, ведь этот ход — беспроигрышный. А как только он метнется на звук, я ударю его алебастровым горшком, который у меня уже наготове. Я отвела ногу на несколько дюймов назад, чтобы у меня был размах, и...

Я не смогла этого сделать!

Мне трудно было поверить в это самой. Я выросла в среде археологов и всеми порами восприняла их идеалы. Всего пятнадцать минут назад я испытала такую великую радость, обнаружив гробницу, что на время позабыла о грозившей мне опасности. Но если бы кто-то даже в тот момент моего восторга предположил бы, что я стану рисковать собой из-за каких-то дурацких древностей, я расхохоталась бы ему в лицо.

И все-таки я не могла толкнуть ногой этот короб. Только не его, несмотря на то что я уже чувствовала дыхание Хассана у себя за спиной. Из всех предметов гробницы меня удерживали именно папирусы. В них могло быть все на свете — любовные песни, поэмы, забытое свидетельство первого поклонения человека Единому Богу, исторические хроники... Конечно, это кажется диким даже мне, но, когда красивые руки Хассана сомкнулись на моем горле, а его гибкое упругое тело навалилось на меня, я исхитрилась вывернуться так, чтобы мы упали не на тот проклятый короб со свитками папирусов, который загубил мой хитроумный план.

У меня так и не появилось возможности воспользоваться алебастровым горшком. Он оказался подо мной, когда я повалилась на пол, и чуть не перебил мне позвоночник. Мне удалось отнять руки Хассана от своего горла, вцепившись ему в глаза, и тогда я заорала до боли в горле — просто рефлекторно, ведь никто меня не мог услышать...