— А ведь и правда, сходится все один к одному, — сказала Анна Гавриловна. — Даже последний душегубец способен любовь к братьям меньшим испытывать. Да как я раньше внимания не обращала?

— Предположим, — пробормотал адвокат, — собачку украли и госпожа Бобруйская ее у перекупщиков приобрела?

— Не старайтесь, Андрон Ипатьевич, ничего вашей клиентке не грозит. Наущение мы доказать не в силах, она и без вашей помощи сухой из воды выйдет. — Повернувшись к Семену Аристарховичу, я вздохнула: — Подружились они в столице и поначалу, скорее всего, убийства не планировали, а собирались лишь дружбу свою в Крыжовене продолжить. Бархатов, предположу, в дело был посвящен, ну, то есть с удовольствием помог представление разыграть, чтоб к купцу-миллионщику в доверие втереться. В Крыжовене, уразумев, к чему все движется, сбежал. Или не успел, тогда, как снег сойдет, найдем его в канаве.

— Дружба? — переспросил шеф.

— Не притворяйтесь, ваше превосходительство, — прикрикнула я на начальство, — вам после этого расследования меня в Мокошь-граде предстоит по лекарям таскать, тем, которые на душевных болезнях специализируются, из последних сил держусь. Нежная дружба! Эти дамы — любовницы.

Барышни Бобруйские синхронно ахнули, изготовившись к обмороку, адвокат же сально хихикнул, прикладываясь к фляге.

— Попович, — протянул Крестовский, перейдя неожиданно на «ты», — объясни мне, недалекому, как и когда ты это все нарыть умудрилась?

— Везде понемногу, — пожала я плечами. — Халялин помог, рассказал про завихрения, которые душевные болезни вызывают. Девиации, говорит, неразборчивость постельных связей, со своим даже полом. Кстати, несправедливо получается, мужеложство у нас законом запрещено, а ежели наоборот, то никак не наказывается. Налицо неравноправие. Следует либо новую статью в уложение вводить, либо мужиков прощать.

Шеф хмыкнул, взгляд его слегка остекленел.

— Извините, — смутилась я, поняв, что увлеклась, — не время сейчас о политике. Вернемся к нашим баранам. Сведения, полученные от лекаря Халялина… Ежели совсем начистоту, у меня все и так перед глазами было, только знаний для выводов не хватало. Знаете бордель местный, «Храм наслаждений»? Там именно таким дамам, что свой пол предпочитают, услуги оказывают.

Мысленно похвалив себя за то, что не отвлеклась и к перепутанным буквам в вывеске сызнова не привязалась, я повернулась к сидящей на сундуке вдове.

— Мы же с вами там встретились, у борделя, Нинель Феофановна, вы в мужском платье были, но я вас запомнила. И кстати, — вернулась я к шефу, — это объясняет, каким образом поддельное письмо опять у Бобруйской оказалось. В заведении «Храм наслаждений» Мишкина заправляла, убийца пристава Блохина.

— Признаюсь, — сказала громко Дульсинея, — в убийстве Гаврилы Бобруйского.

— По чьему наущению?

— Никаких наущений. — В сторону вдовы был направлен взгляд столь сокрушающей нежности, что я уверена, у всех присутствующих сладко екнуло сердце. — Только моя вина, и я за это отвечу.

— Что ж, — кивнула я служивым, — возвращайте мещанку Бархатову под арест.

— А как же маменька? — спросила недоуменно Анна Гавриловна.

Я посмотрела виновато на Крестовского, запоздало сообразив, что неловко допрос повернула, заранее признавшись, что против барыни улик у меня нет. Ай-ай-ай, положеньице. Ведь я права, все именно так и произошло, а вдову прижать не получится. Почему Дульсинея ее защищает? Известно почему, от любви своей. Ей что так, что эдак не отвертеться, а Бобруйскую только признание подельницы обвинить может. Какая жалость, что Мария Гавриловна, умненькая барышня, чудесное представление с драконьей чешуей расстроила. «Один вопрос, один ответ…» Пока до главных обвинений бы дошло, все бы уже догадались, что правды артефакт не определяет. Крестовский это раньше меня понял, потому и свет в зале погасил, чтоб чешуйку забрать незаметно. Тут я его опередила, всех опередила, жадных ручонок по столу немало шарило в темноте. Теперь чешуйка лежала в моем кармане, и я надеялась, что нечеловеческий темп разворачивающихся событий не позволит кому-нибудь поинтересоваться, куда именно она исчезла и что вообще произошло.

Может, сызнова ее использовать? Достать вот прямо сейчас и велеть вдове на прямые вопросы ответить? Нет, упущено время, Бобруйская мне в лицо рассмеется и скажет, что в игры играть не намерена. Или ответит и на своем стоять будет. И все. Фальшивые артефакты хороши лишь для того, чтоб допрашиваемого раскачать, ошеломить, заморочить.

Нинель Феофановна, поднявшись с сундука, отряхнулась, будто курочка после петушка, нараспев сообщила, отвечая на вопрос дочери:

— Маменька с вами, дурындами скудоумными, судиться будет до последней положенной ей по закону копеечки. Слава богу, в империи нашей обиженных вдов не оставляют. Правда же, господин адвокат?

— Правда, правда, — заверил ее Хрущ, — только дальше без меня, Нинель Феофановна. Уговор у меня с Гаврилою Степановичем был, посему и я и услуги мои профессиональные Марии Гавриловне по наследству перейдут.

Приказные выводили из залы актерку, вдова скандалила, барышни, обнявшись, прятались за спиною Андрона Ипатьевича.

— Евангелина Романовна, на два слова.

Крестовский взял меня под руку и вывел за дверь следом за конвойными. Там, оглянувшись на толпящихся слуг, сказал:

— Девушек придется охранять.

— Нам?

— Вам, Попович. И начинайте немедленно.

— Как долго?

— Пока я сил своих чародейских не восстановлю.

Я попросила уточнений, и они мне не понравились, спросила жалобно:

— Здесь никак? В доме винные погреба обширные, наверняка с правильными жилами земляными.

Поморщившись, Семен покачал головой.

Плюнув на конспирацию, я схватила чародея за плечи и зашептала прямо ему в лицо:

— Ты обещал мне все рассказать, когда я убийцу Бобруйского найду.

— Завтра, все завтра.

— Поклянись!

Запахло мятой, Семен щелкнул пальцами, сплетая аркан, повисший туманной лентой на моем запястье.

— Клянусь, завтра ты обо всем от меня узнаешь.

Мы постояли молча, на мгновение мне показалось, что чародей меня поцелует, но он только смотрел, так смотрел, будто пытался запомнить каждую мою черточку, каждую веснушку, а потом сказал:

— Перфектный ты сыскарь, Евангелина Романовна, быть тебе первой женщиной-канцлером в берендийской истории, попомни мое слово.

И, сняв с плеч мои руки, принял начальственный вид.

— Но пока не я у вас в подчинении, а, напротив, вы у меня, извольте приказ исполнять.

Подозвав Старунова с Давиловым, Крестовский ушел. Я осталась стоять у двери в залу, скандал в которой был в самом разгаре, и попыталась вызвать в себе хотя бы тень удовольствия от хорошо проделанной работы.