я там встретила, начали меня вдохновлять. Я слушала, как они рассказывают свои истории, и думала: “Эти женщины великолепны”. Их истории на самом деле были очень, очень глубокими. На этих встречах я находила такую человеческую связь, какой не находила нигде в своей жизни. И поначалу мне это очень нравилось. Но некоторые девушки не всегда приходили. Они могли выбирать собрания, на которые хотели ходить. У меня же выбора не было. Подруги, с которыми я там познакомилась, могли ходить туда только два раза в неделю, или они ходили на утреннюю встречу в один день, а на вечернюю - на следующий. Мне же не разрешалось ничего менять.

У меня были одни и те же встречи в одно и то же время каждую неделю, независимо ни от чего.

* * *

После изнурительной череды выступлений я вернулась домой, а там были мои сыновья, мой ассистент, мама и папа.

“Пора на встречу”, - сказал мой отец.

“Могу ли я сейчас остаться дома и посмотреть фильм с мальчиками? Я никогда не пропускала ни одной встречи”, - сказала я.

Я никогда не смотрела кино со своими детьми дома в Вегасе. Я подумала, что мы могли бы поесть попкорна и приятно провести время вместе.

“Нет, ты должна идти”, - сказал он.

Я посмотрела на маму, надеясь, что она заступится за меня, но она отвернулась.

В тот момент мне стало казаться, что я нахожусь в секте, а мой отец - ее лидер. Они обращались со мной так, будто я была ему подчинена.

Но я была так хороша, думала я, размышляя о том, как усердно я работала на этих шоу. Я не была хороша, я была великолепна. Эта фраза не раз звучала в моей голове в течение следующих нескольких лет, когда я думала о том, как я не только оправдала, но и превзошла возложенные на меня надежды, и о том, как несправедливо, что я все еще не свободна.

Я так много работала и придерживалась графика, который они для меня установили, - четыре недели работы, четыре недели отдыха. Когда я работала, я делала три двухчасовых шоу в неделю. И когда я работала или не работала, я также придерживалась еженедельного графика, который они для меня составили: четыре собрания анонимных алкоголиков, два часа терапии и три часа тренировок в неделю, плюс встречи с поклонниками и три шоу. Я перегорела. И я хотела сама распоряжаться своей судьбой.

* * *

Одна парикмахерша мельком взглянула на мое расписание и сказала: “О, милая, что ты делаешь?”. У нее было две маленькие девочки, и она была очень материнской. Она мне очень понравилась.

“Вы думаете, это слишком много?” спросил я ее.

“Это больше, чем слишком”, - сказала она. “Это безумие”.

Она наклонилась ко мне, словно хотела открыть какой-то секрет. “Послушай”, - сказала она. “Чтобы быть творческой личностью, в твоем расписании должно быть место для игры. Это поможет тебе укрепить силы, если у тебя будет время на себя. Черт, да хоть в стену уставиться, если хочешь. Людям это необходимо”.

Должно быть, ее слова дошли до моего отца, потому что на следующий день моими волосами занимался кто-то другой.

Больше я эту парикмахершу не видела.

37

Как исполнительницы, мы, девушки, имеем свои волосы. Парни хотят видеть именно это. Им нравится видеть, как длинные волосы двигаются. Они хотят, чтобы вы ими трясли. Если ваши волосы двигаются, они могут поверить, что вы хорошо проводите время.

В самые деморализующие моменты моего выступления в Лас-Вегасе я надевала тугие парики и танцевала так, что на голове не шевелился ни один волос. Все, кто зарабатывал на мне деньги, хотели, чтобы я шевелила волосами, и я это знала, поэтому делала все, кроме этого.

Оглядываясь назад, я понимаю, как много себя я скрывала на сцене, как сильно, пытаясь наказать людей, которые держали меня в плену, я наказывала и всех остальных - включая моих преданных поклонников, включая себя. Но теперь я знаю, почему я так долго ходила во сне последние тринадцать лет. Я была травмирована.

Сдерживаясь на сцене, я пыталась как-то восстать, даже если я была единственной, кто знал, что именно это и происходит. Поэтому я не распускала волосы и не кокетничала. Я делала движения и пела ноты, но я не вкладывала в это тот огонь, который был в прошлом. Я сбавила свою энергию на сцене, это была моя собственная версия пассивного сопротивления.

* * *

Как артист, я не чувствовала себя способной достичь того чувства свободы, которое было у меня раньше. И это то, что мы имеем как артисты - свобода - это то, кем мы являемся и что мы делаем. В консерватории я не была свободна. Я хотела быть женщиной в этом мире. Под опекой я вообще не могла быть женщиной.

Но с Glory все было иначе. По мере того как выходили синглы Glory, я начала с большей страстью относиться к своим выступлениям. Я снова начала носить высокие каблуки. Когда я не старалась так сильно и просто позволяла себе возвыситься на сцене как звезде, тогда это получалось наиболее мощно. И тогда я действительно чувствовала, как зрители поднимают меня.

* * *

Продвигая Glory, я начала чувствовать себя лучше. На третий год в Вегасе я снова немного воспряла духом. Я начала ценить ослепительность выступлений в Городе грехов каждый вечер и спонтанность ощущения жизни перед аудиторией. Даже если на сцене я не показывала себя с лучшей стороны, во мне снова начали пробуждаться частички меня. Я смогла снова почувствовать связь между исполнителем и аудиторией.

Мне трудно объяснить людям, которые не были на сцене, каково это - чувствовать ток между своим физическим телом и телами других людей в пространстве. Единственная метафора, которая действительно работает, - это электричество. Вы чувствуете электричество. Энергия вытекает из тебя в толпу, а затем возвращается в тебя по кругу. Долгое время мне приходилось работать на автопилоте: единственным током, который был мне доступен, было то, что находилось внутри меня и заставляло меня двигаться.

Постепенно я снова начала верить в свои возможности. Некоторое время я никому не рассказывала. Я хранила это в тайне. Так же как в детстве я убегала в свои сны, чтобы скрыться от хаоса родителей, в Лас-Вегасе, теперь, будучи взрослой, но имея меньше свободы,