— Я не допущу этого! — продолжал Мулло Хокирох. — Я хочу, чтобы у тебя были дети, чтобы хоть ты продолжал наш род. Если бог наказал меня, не дав потомства, так пусть твои дети радуют меня в старости.

Было мгновение, когда у Дадоджона чуть не сорвалось с языка: «А чем прогневили бога вы?» Но Мулло Хокирох в этот самый миг всхлипнул, и Дадоджон отвернулся. Он ощутил щемящее чувство жалости, в горле защекотало, и его глаза увлажнились.

Война выбила из Дадоджона все, что так старательно внушал ему старший брат. И прежде всего — страх перед судьбой, перед волей творца. Но, увидев слезы брата, он вдруг испытал какое-то суеверное чувство: неужели, если девушка единственный ребенок в семье, от нее не будет потомства? Это ведь беда, несчастье!.. Если девушка обречена на бесплодие, то какую же семью с ней создашь? Действительно надо подумать… Ну, а любовь? Как же любовь?

— Акаджон, дорогой мой брат, — взмолился Дадоджон, — что же мне делать? Ведь мы с Наргис любим друг друга!

— Ничего страшного, — ответил Мулло Хокирох, разом отняв платок от глаз, которые он натер до красноты. — Женишься на другой, и постепенно все забудется. Любовные чувства и переживания — от молодости да дурости. Женитьба — это путь к достижению цели. Я женю тебя не просто так. Есть тут у меня одна мысль. Знаешь какая?

Дадоджон пожал плечами.

— Не понимаешь, еще не дорос, — ухмыльнулся Мулло Хокирох. — Мысль моя проста: я хочу, чтобы ты женился на сестре прокурора и стал председателем суда. Вот тогда я достигну своей цели и осуществлю все желания. Теперь тебе ясно?

— Но разве… разве, чтобы стать судьей, нужно жениться на сестре прокурора?

Мулло Хокирох отбросил подушку и сел, поджав под себя ноги.

— Все обговорено. Здесь, под этой крышей, перед твоим приездом собрались друзья и решили, что ты должен стать председателем суда, и обязательно в нашем районе.

— Как так? — удивился Дадоджон. — Во-первых, у меня нет диплома. Во-вторых, судью избирает сессия райсовета…

— Пусть тебя это не волнует. Мы взяли это на себя.

Дадоджон был обескуражен. Чувствуя, как все путается у него в голове, он потер глаза ладонью и после недолгого молчания, в ответ на вопросительный взгляд брата, сказал:

— Все равно я должен съездить в Сталинабад за дипломом. Без него меня близко не подпустят к настоящей работе ни в суде, ни в прокуратуре, ни в угрозыске.

— Поезжай, — безмятежно пропел Мулло Хокирох. — Поезжай, забери диплом, заодно и проветрись. Но работать ты должен здесь, в нашем районе, и стать только председателем суда! — с угрюмым упоением повелел он.

— С удовольствием, если назначат, — в тон ему ответил Дадоджон. — Но это не зависит ни от меня, ни от вас, ни от наших друзей. Если получу диплом, придется сперва поработать, показать себя на деле, а уж потом, если подойду, назначат судьей.

«Дурак ты, братец, туп и глуп», — усмехнулся про себя Мулло Хокирох и, быстро поднявшись с места, направился к двери. «Ничего, — думал он, — обломаем! Попляшешь под мой барабан, живо поумнеешь. И не таких прибирал к рукам…»

Дадоджон тоже поднялся. Остановившись у порога, Мулло Хокирох спросил:

— Когда поедешь в Сталинабад?

— Как скажете.

— Дней через десять — пятнадцать?

— Наверное.

Мулло Хокирох удовлетворенно кивнул головой и, пряча заигравшую на губах улыбку, произнес:

— Ладно, ложись спать. Утро вечера мудренее. Спокойной ночи!

Он вышел. Внешне он оставался спокойным, мягким и ласковым, а внутри все кипело. Мозг лихорадочно, возбужденно работал. Он понимал, что Дадоджон уже не тот целиком покорный его воле юноша, из которого можно было лепить, как из воска и глины, все что угодно. Брат возмужал, обрел самостоятельность, у него появились свои взгляды на жизнь… дурацкие, идиотские взгляды! Там, на войне, они помогали мальчишке утвердить себя. Но теперь, когда жизнь делает крутой поворот и снова придется приспосабливаться к извивам ее русла, — теперь эти взгляды будут помехой. С ними далеко не пойдешь. Было бы глупо не воспользоваться военными заслугами и не захватить, пока не поздно, свое место под солнцем. Орденами и медалями уже можно восхитить разве только малых детей, а дальше — кто посмотрит на них? Оступишься, каждый швырнет в тебя камень. Потому и нужно всюду иметь своих людей и держать их на привязи, чтобы и у них было рыльце в пушку, тогда и при худом конце не больно ударят. Нужно уметь изворачиваться, знать, когда высунуться, а когда забираться в нору, одним угодить, других вовремя потопить. Лишь тогда тебе кое-что удастся в этой жизни.

Но нелегко вбить это в голову теперешнему Дадоджону, да, нелегко!.. Проклятая жизнь! Нет в ней ни минуты покоя, на каждом шагу препоны и преграды, чуть зазеваешься — полетишь.

Мулло Хокирох страшился грядущего. Он знал, что всему есть предел, что время работает против него, и это сознание действовало на старика, как на коня плеть. Желая отсрочить крах, дожить отпущенный ему срок в тепле, уюте и сытости, он действовал с поистине дьявольской энергией и коварством. Ему действительно удавалось обводить вокруг пальца многих. Кое-кого он заставил-таки плясать под свой барабан. Дадоджона Мулло Хокирох не принимал в расчет, полагал, что с братом, ребенком попавшим в его руки, будет легко и просто: пойдет, куда скажет, сделает, что прикажет. Строптивость Дадоджона поначалу озадачила его, потом рассердила. Нужно изыскать средства, которые снова бы превратили братца в ягненка.

— Мальчишка! Молокосос! — бормотал Мулло Хокирох, направляясь из мехмонхоны во внутренний двор. — И не таких щенков подминал… Обломаю. Не видать тебе дочери кузнеца, будь проклят ее отец!.. Чтобы ввести ее невесткой в мой дом! Никогда!

Мулло Хокирох не мог допустить этого брака уже хотя бы потому, что боялся Бобо Амона. Он знал: этот молчун — один из первых его недоброжелателей. Не зря же говорится: «Бойся друга говорливого, а врага молчаливого». Не раз захаживал Мулло Хокирох в кузницу, расстилался ковром перед Бобо Амоном, рассыпался бисером — заискивал, набивался в друзья — все бесполезно. Бобо Амон был неприступен, как гладкая скала, уловки Мулло действовали на него точно масло, подливаемое в огонь. Неприязнь сквозила в каждом жесте и взгляде, Мулло Хокирох ощущал ее кожей. Но за что? Этого Мулло Хокирох понять не мог. Причины враждебности кузнеца оставались для Мулло тайной за семью печатями, и это-то и вселяло в него какой-то темный ужас.

А Дадоджон ничего об этом не знал: любовь к Наргис кружила ему голову.