Оставшись один, он принялся грызть себя за то, что не сумел сдержать слова, не попал на свидание, стал пленником гостей Мулло Хокироха. Когда уходили последние гости — тетушка Нодира и секретарь партячейки Сангинов, — Дадоджон попытался выбраться на улицу, сказав, что проводит их. Однако ничего из его затеи не вышло. Мулло Хокирох удержал его, разговорил и все выпытал. А потом откровенно высказал свои соображения и намерения.

Дадоджон глянул на часы. Да, затянулся разговор, скоро полночь… Но хорошо, что Мулло Хокирох оставил его спать в мехмонхоне, а сам ушел во внутренние покои. Мог бы сделать и наоборот. Теперь путь открыт, можно бежать к дому Наргис. Но разве увидит он Наргис в этот полуночный час? Да и удобно ли стучаться к людям, нарушать их покой?

Здравая эта мысль, мелькнув метеором, не удержала Дадоджона. Быстро натянув сапоги, он выскочил на улицу.

Ночь была темной, безлунной, только ярко сверкали звезды. Они усыпали весь небосклон. Царили тишь и безмолвие. Кишлак погрузился в глубокий и сладкий сон.

Дадоджон шел неслышно, крадучись, как, бывало, в разведке: не хотел, чтобы кто-то увидел, кто-то окликнул… Шел и терзался: как глупо и нехорошо все вышло. Наргис вправе обидеться на него. Зачем, зачем назначил встречу, назвал в письме этот день? Ведь знал, что в дороге могут возникнуть всякие неожиданности. Тысячи случайностей могут помешать их встрече. Знал и все-таки написал — иначе не мог, потому что мечтал поскорее увидеть и услышать ее. Но сам же — сам! — все и разрушил. Наргис наверняка знает, что он приехал и направился прямиком к себе домой. Что же она может подумать? Другое дело, если бы он не приехал, застрял в дороге. Но он прибыл в точно назначенный день. И не увидел Наргис. Она вправе считать его обманщиком и лгуном, вероломным изменником, просто заурядным прохвостом!..

Вот и дом Бобо Амона, дом Наргис. Маленькая одностворчатая калитка, вделанная в низкую глинобитную ограду, на крепком запоре. Дадоджон бывал за этой оградой, в небольшом, но ухоженном дворике, где в центре, на клумбе, с самой ранней весны и до поздней осени пламенели цветы, а чуть подальше стояли фруктовые деревья и цеплялись за подпорки, тянулись к небу две виноградные лозы. Не было во дворе ни хлева, ни курятника. Стояла только просторная конура, сработанная Бобо Амоном для щенка — черной дворняжки. В доме две комнаты, веранда. Если встать на носки, можно увидеть весь дворик. Но сейчас, в темноте, ничего не разглядеть. Не слышно ни звуков, ни шорохов. Даже черная дворняга и та безмятежно спала. Постарела, наверное, а может, ее уже нет…

Дадоджон прошел до конца переулка, затем снова вернулся к калитке, вздохнул и мысленно стал заклинать Наргис выйти к нему.

Говорят, сердце сердцу весть подает. А Наргис не вышла…

Целый час простоял Дадоджон возле дома любимой, казня себя и печалясь, а потом побрел восвояси. Когда он подходил к огромным, высоким воротам Мулло Хокироха, ему показалось, что впереди мелькнула какая-то тень. Дадоджон придержал шаг. Тень шмыгнула в ворота.

«Странно, кто это может быть? — подумал Дадоджон. — Неужели брат шпионит? Ну и ну», — покачал он головой и, махнув рукой, быстро прошел в мехмонхону.

10

Никто не знает, когда Мулло Хокирох спит, когда отдыхает.

Поднимаясь с рассветом, он совершает первый из предписанных на день пяти намазов, причем от усердия вместо двух положенных при утренней молитве ракъатов[25] делает четыре, а затем усаживается близ двери, ведущей во внутренние покои, с четками в руках и с книгой жизнеописаний потомков пророка на коленях. Уставившись в книгу, Мулло Хокирох припоминает все, чем предстоит заниматься в течение дня, и мысленно намечает детальный план действий. Он пребывает в раздумье до тех пор, пока в раз и навсегда установленный час жена не подает ему большую чашу с жирным ширчаем[26] и мягкой лепешкой.

После завтрака он отдает жене распоряжения по дому и переходит во внешний двор, где в хлеву или в сарае уже возится Ахмад, для людей — племянник Мулло, а на деле — его работник. Понаблюдав за его работой, Мулло Хокирох минут десять — пятнадцать читает ему нотации, затем нагружает его делами и выходит на улицу.

Но сегодня Мулло Хокироху не до Ахмада. Появившись на внешнем дворе в тот момент, когда Ахмад выводил из хлева корову, он спросил, не встал ли Дадоджон, и услышал в ответ короткое «спит».

— Тогда будь потише, пусть поспит! — сказал Мулло Хокирох и торопливо направился за ворота.

На улицах кишлака уже было людно. В эти дни сборщики хлопка поднимались до восхода солнца и спешили в поле. По тому, как быстро и с каким озабоченным лицом шагал Мулло Хокирох, люди думали, что и он во власти колхозных дел. Приветствуя его, многие поздравляли Мулло Хокироха с возвращением брата.

— Спасибо, — отвечал он, прикладывая руку к сердцу. — Пусть радость посетит и ваш дом, да не знает он бед и несчастий!..

Мулло Хокирох свернул в переулок, где жил Бобо Амон, подошел к калитке и толкнул ее. Калитка оказалась незапертой, он вошел во двор. Рядом с цветочной клумбой лежала старая черная дворняжка. Увидев Мулло Хокироха, она медленно, как бы нехотя, встала, тявкнула несколько раз и вновь улеглась, однако глаз не спускала и рычала, словно недовольная тем, что ее лишают покоя, не дают подремать.

На голос собаки вышла Наргис. Девушка сперва изумилась и растерялась, на мгновение застыла, но потом смутилась и, потупившись, ответила на приветствие. Она пригласила Мулло Хокироха в дом и позвала отца.

Бобо Амон, как всегда угрюмый, сделал два-три шага навстречу, сдержанно поздоровался, односложно ответил на традиционные расспросы о самочувствии и благополучии.

Проведя Мулло Хокироха в комнату, он велел дочери заварить и подать чай.

Опустившись на курпачу, Мулло Хокирох воздел руки и произнес:

— Аминь! Да будет благословенным этот дом, да отведет творец от него глаза нечестивцев и сбережет его от несчастий!

— Добро пожаловать! — глухо вымолвил Бобо Амон, проведя ладонями по лицу, и уставился на Мулло Хокироха.

Они сидели друг против друга, Мулло Хокирох — в верхнем углу, Бобо Амон — близ порога.

— Тысячу извинений, усто, за то, что тревожу в столь ранний час, — заговорил Мулло Хокирох воркующим голосом. — Но я торопился застать вас дома. Мне хотелось бы, с вашего позволения, поговорить с вами здесь, а не в кузнице. Ведь там, уважаемый, толком не переговорить, хе-хе… — Смешок выплеснулся у