бы, конечно, всё шло степенно, как мы с вами и договаривались…

– Конечно, так лучше.

– Но вы же сами не захотели.

– Не захотела…

– Но и сейчас я не смогу назвать вам точные сроки.

– Точные сроки? – переспросил я.

Он посмотрел на Ирен, как на сумасшедшую.

– Вы же сами хотели их знать.

– Ах, вы об этом… – Я пытался сделать невозмутимый вид. Ни о чем, кроме бумаг в декольте, я больше не думал.

– А о чём же ещё, – удивился он.

– Я хотела спросить про Жоэля.

– Да, у меня хорошие новости. Правая нога мальчика стала реагировать на прикосновения.

– Правда?

– Абсолютная! Я в полном восторге. Те лекарства, что я даю, они, уверяю вас, поставят его на ноги. Но не всё сразу, Ирен.

– Я понимаю.

– Не будем отчаиваться.

– Конечно.

– Я обещаю… – он взял меня за плечи, – посмотрите на меня, Ирен, я обещаю, что сделаю всё для Жоэля; он мне как сын.

– Да…

– Порошок!

– Что?

– Для Фабьена, мадам Лоран, вы забыли?

– Ах, да…

– Уже можно давать по две порции, утром и вечером, вреда точно не будет, – доктор подмигнул и улыбнулся, – это только ускорит процесс.

Он вложил мне в руку стеклянный пузырёк с белым порошком. Я чувствовал, как острые листы стёртых заметок, наспех спрятанные на груди, проскальзывают вниз, к животу. Сейчас они выпадут из-под платья…

– Так я пойду? – поспешил я.

– Идите-идите.

Я вернулся к Ирен и запер дверь. Первым делом открыл окно и высыпал весь порошок. Склянку кинул туда же – она разбилась на сотни мелких осколков – и, вытащив из декольте пожелтевшие листы, начал читать. Почерк доктора был неразборчив, стёртые буквы только в редких местах оставляли графитный след.

День сорок третий.

Эксперимент протекает хорошо. У испытуемого заметны улучшения… – У испытуемого? Я не мог разобрать, что там было, – нижние конечности неподвижны.

Пропустил неразборчивые страницы. Где же это?.. Вот!

День пятьдесят второй.

Взгляд отстранен, на просьбы не реагирует, мышцы стали чувствовать…

В дверь постучали.

– Ирен, почему ты заперлась? Ты не одна?

Это Фабьен. Я вскочил с кровати, спрятал записи под подушку и одёрнул платье.

– Что тебе надо, Фабьен?

– Поговорить. Открой дверь, Ирен.

На пороге стоял Фабьен. Вид его и до этого был жалок, но с перебинтованным лицом он смотрелся ещё ужасней.

– Нам нужно уезжать отсюда, Ирен, я всё решил. – Он вошёл в комнату и запер за собой.

– Что? Как уезжать? Когда? – не понял я.

– Завтра утром.

– Нет, я не…

– Нам всем угрожает опасность, Ирен. Заберём детей и поедем в город.

– Нет, я не могу сейчас…

– Почему?

– Но куда мы… у тебя есть куда ехать?

– Нет… но главное – покинуть это место. Ты не заметила, Ирен? Здесь все сходят с ума. Я не помню вчерашний день, этот доктор не помнит, что случилось в лесу…

– Да всё он помнит, Фабьен, – отмахнулся я.

– Но я не помню…

Этот колокол, если они уедут сейчас, я никогда его не увижу…

– Я не помню, что было, Ирен, – продолжал ныть Фабьен, – и доктор, ты разве не помнишь, в каком виде его нашли?

– Я никуда не поеду, – голос Ирен звучал уверенно, – и ты никуда не поедешь, Фабьен. А то что у тебя провалы в памяти, так это всё от выпивки, – сказал я.

– Но я был трезв! – заверещал Фабьен и закашлялся.

– Ты никогда не бываешь трезв.

– Я знаю, – он встал напротив меня и стал трясти своим пальцем прямо перед носом Ирен, – я знаю, почему ты не хочешь уезжать.

Я подошёл к окну.

– Ты не хочешь уходить из-за этого доктора? Да? Признавайся, Ирен! Думаешь, я слепой? Думаешь, я не вижу, что между вами происходит? Мне угрожает опасность, Ирен! Нам угрожает опасность – и мы должны оставаться здесь только из-за твоего любовника?

Я смотрел в глубь леса. Как же близко он был… Как же хотелось дойти…

– Что ты там увидела? – У Фабьена затрясся перевязанный подбородок. – Там кто-то стоит? Там кто-то есть, Ирен? Это человек, их двое? Кто там, чёрт возьми?

– Там есть колокол?

– Что?

– Там есть часовня, Фабьен?

– Ну естественно, есть, – он тяжело выдохнул, – она всегда там была.

– И ты тоже слышишь его?

– Кого?

– Колокол.

– Я не понимаю…

– Ты слышишь, как звонит колокол?

– Ирен, – Фабьен подошёл ко мне и обнял за плечи. Как же он был ей противен; я чувствовал, как она ненавидит его. – Ирен, ты тоже сходишь с ума, – говорил он быстрым шёпотом, – как и доктор, как и все мы… В этом доме что-то происходит, я давно это понял, но никто не слушает меня…

– О чём ты говоришь, Фабьен?

– Колокол, часовня… Они давно заброшены, Ирен!

– Что? – Я не верил своим ушам.

– Там никого нет, дорогая. И ты не можешь ничего слышать.

– Но колокол, он же звонил два дня назад, – не выдержал я. – И до этого раньше, он постоянно звонит!

– Я понял, понял, что происходит… – Фабьен схватился за голову и стал отходить назад.

– Понял?

– Да, это всё доктор, – он тряс пальцем, – это твой доктор, Ирен, он чем-то опаивает нас, он скоро сведёт нас с ума… Надо бежать, Ирен, бежать отсюда немедленно! Я всё решил, и на днях мы уедем.

Я не верил, что колокол не звонит, что в церкви никого нет; я уже не слышал, что бормотал этот напуганный старик, тряся своим пеликаньим подбородком.

27 глава

Я получил твоё письмо, Андре. Ты никогда не отступишь. Ты пишешь, что имеешь все шансы на успех, но в случае провала тебе не оставят ни одного шанса. Я так понимаю, ребёнок уже у тебя? И не говори мне, что дело твоё благородно; я знаю, что ты чувствуешь, благородством там и не пахнет. Раньше я чувствовал то же самое. Это азарт, Андре, но ты не в казино! Ты играешь не на деньги, на кону жизнь и здоровье… На кону твоя репутация, свобода, если захочешь. Эти волки съедят тебя с потрохами, они не дадут и шанса хоть что-то исправить или переиграть. Да и что ты будешь проигрывать, если что-то пойдёт не так? Тебя не оправдает даже суд присяжных – никто не пойдёт против ребёнка. Никто не знает тебя лучше, чем я, но даже я не могу тебя поддержать…

Доктор Бёрк, не дочитав письмо, смял его и бросил в корзину, к куче таких же смятых бумаг. Прошло уже три месяца с момента усыновления и два с начала приёма лекарства. По словам мальчика,