зато все звероловы столпились вокруг очага, тяжелые плахи стола были сдвинуты в сторону, ярко пылал на костре опрокинутый котелок с ромом.

Перед очагом, спиной к огню, выпрямившись во весь рост, стоял Гедеон. Лохматые, спутанные волосы пламенели в отблесках костра, кроваво серебрился высоко поднятый крест. Монах что-то быстро и громко бормотал, огромная тень падала на освещенную стену. Его окружали притихшие зверобои. Дальше виднелась скорченная на нарах фигура девочки и впереди ее — старый охотник, спокойно и решительно охвативший тяжелую боевую винтовку.

Наплавков догадался, что столкновение произошло из-за маленькой индианки. Миссия давно хотела ее окрестить, но Гедеон находился на озере, Ананий был занят совсем другими делами. Вернее, предусмотрительный поп не хотел ссориться со старожилами. Зверобой заявил Лещинскому, что монахов к приемышу он не подпустит.

— Коли замают... — сказал старик и, не договорив, остро глянул на Лещинского из-под кустистых жестких бровей.

Лещинский потер свой круглый желтоватый лоб, подумал, затем, словно решая что-то чрезвычайно трудное, ответил с торопливой доброжелательностью:

— Повеление государя. Император расточает великую заботу о диких. Однако я немедля изложу духовным твою просьбу.

Он ничего не сказал Ананию, наоборот — долго и почтительно выслушивал осторожные намеки архимандрита касательно дел компании; прощаясь, подошел под благословение. Нюхом авантюриста чуял возможного сообщника. Но сам пока молчал...

Наплавков кинул на лавку свою добычу, поспешно раздвинул толпу. Нужно было скорее вмешаться, иначе Гедеон мог натворить беды.

Он опоздал. Кряжистый, тугощекий Попов, с обветренным багровым лицом, медленно поднялся с обрубка, на котором до сих пор сидел, не принимая участия в общем возбуждении, шагнул к монаху, легонько отобрал у него крест. Приложившись к блеснувшему металлу, промышленный положил его на лавку, затем, почти не тужась, ухватил Гедеона за ворот и поясницу, поднял на уровень плеч.

Прежде чем ошеломленные люди успели что-либо сказать, зверолов ногой пихнул дверь, качнулся и выкинул монаха на мокрый, гудевший от шторма, каменистый берег форта.

— Вольные мы... — сказал он угрюмо, поворачиваясь к затихшей толпе.

Видно было, как от сдерживаемого гнева дрожали его темные, тронутые цингой губы.

Глава девятая

День кончился. Он был уже третьим, а гущина леса оставалась нерушимой, глухой и сумрачной — заколдованным, молчаливым царством. Гнилье, бурелом, высоченные папоротники, ели, переплетенные лианами, многосотлетний кедр. А дальше — горы и водопады, темные и величественные ущелья, без дна, без края, нависшие утесы...

Павел остановился на уступе скалы. Красноватый гранит уходил далеко вниз и на бесконечной глубине каньона обрывался в черное неподвижное озеро. Юноша слышал о нем от Кулика и Наташи и теперь знал, куда пришел. Озеро находилось лигах в двадцати от берега, мимо него пролегала тропа на Чилькут. Чтобы выйти к Ново-Архангельску, нужно обогнуть этот мертвый водоем, образованный силою землетрясения. Ни рыб, ни водорослей не водилось в озере, не кружились птицы. Только ночью и рассветными зорями приходили сюда на водопой звери.

Глубокое безмолвие окружало ущелье. Вечерний сумрак становился гуще, заволакивал лес, темнели и медленно стирались грани дальнего кряжа Скалистых гор.

Павел спустился вниз, к озеру. Необходимо было найти ночлег, пока темнота окончательно не укрыла скалы, добыть огня. Ночи в горах стояли холодные, от лесной сырости спасал только костер.

После того как Чуукван увел Кулика и Наташу и откочевало все племя, Павел не думал о нападении индейцев и не таился. Бросил хижину в тот же день налегке, как был, взяв с собою лишь ружье и немного пороху. Он не хотел оставаться там ни одного лишнего часа, не хотел взять ни одной юколы. Он был слишком горд, чтобы объяснять индейцам свою непричастность и свое отношение к происшествию в крепости, и не хотел больше быть обязанным ничем и никому. Великодушие, проявленное врагами, хоть и подсказанное охотником, переживалось мучительно, тем более что вызвано было жалостью. Так, по крайней мере, казалось Павлу... Он очень страдал... Еще раз разрушились мечты! Были моменты, когда хотелось умереть, охватывали стыд и гнев... Он не мог оставаться на одном месте, он должен был двигаться, идти все равно куда... Он брел уже третий день и только сегодня понял, что идет к форту.

Темнело быстро. Исчезли очертания скал, леса, невидным стало озеро. Мерцала лишь в надвигавшемся мраке полоска воды у самого берега, отблескивал мокрый уступ каменного навеса.

На краю этой выемки Павел соорудил костер, рядом накидал веток. Он не взял из хижины даже звериной шкуры, необходимой для лесных ночевок. Влажная колючая хвоя заменила привычное ложе, и он не замечал разницы.

Гибель «Ростислава» и экипажа, утеря груза и крушение всех надежд, связанных с отчаянным рейсом, события последних дней снова остро и мучительно всплыли в памяти. Павел старался не думать, отвлечься, подолгу останавливался среди диких, суровых скал, следил за неторопливым полетом кондора, слушал гром водопада, свергавшегося со страшной высоты. Камни, горы и лес окружали все дни его пути, действовали умиротворяюще. Шорохи трав на высоких лугах, ветер, запах смолы и прели, нетревоженная тишина...

Звери и птицы не попадались. Лишь изредка в сумеречной гущине мелькала колибри — еле приметная лесная гостья. Яркий оранжевый зоб пламенел на солнце, как раскаленный уголь, длинный клюв напоминал иглу. Птица появлялась только в середине лета, затем снова засыпала в гнезде.

Несколько раз Павел замечал возле разрытых муравьиных куч следы тарбагана, однажды пересек дорогу сохатый. Иных зверей не встречалось, и, если бы не убитый в начале пути дикий козленок, пришлось бы долго кружить по тайге за дневным прокормом.

Уходя, Кулик оставил ему винтовку, рог пороху, мешочек пуль. В пути он мог добывать себе пищу. Чуукван стоял в стороне бесстрастный, казалось, равнодушный и не глядел на разложенные припасы. После того как уступил старику жизнь врага, он больше его не замечал. Слишком много отдано дружбе, доблесть воина — в исполнении сказанного.

Весь день, пробираясь по горам и зарослям, Павел не думал о еде и только теперь почувствовал голод. Однако ни в тощем мешке, висевшем у пояса, ни в карманах ничего не нашлось. Потерялся и тщательно хранимый высушенный трут.

Ночь оказалась теплой. Ветра не было, густой туман застилал озеро, поднимался все выше, укрывал лес. Стало сыро, зато можно было обойтись без костра. Но есть очень хотелось, и Павел решил засесть на звериной тропе, проложенной к водопою. Спускаясь сюда, он видел следы недалеко от своей стоянки.

Темно и глухо было в лесу. Влажные белесые клочья прикрыли деревья и камни, опутали всю землю. В сырой тьме