– Снимай подсумки. Нож из-за голенища достань.

Глаза у Ухова потухли, стали безразличными. Он, уже не возражая, снял подсумки, затем вытащил и воткнул в землю нож.

– Митяй, он арестован. Доведешь его до лагеря и сдашь Стукашенко. Попробует сбежать – стреляй! Ты все понял?

– Понял. Так мы пошли?

– Идите.

Пришел я в себя только на вторые сутки. Когда открыл глаза, то увидел рядом со своим топчаном Наташу, которая спала, свернувшись клубочком на соседней лежанке. Лицо у нее было расслабленное и спокойное, такой я ее уже давно не видел.

Когда все окончательно удостоверились, что наши разведчики погибли, Наташа просидела в девичьей землянке почти сутки, плача навзрыд, потом вышла, но теперь в ней трудно было узнать веселую, задорную девушку. Заплаканные глаза, растрепанная прическа, тоскливый, как у побитой собаки, взгляд. Аня, я и другие ребята пытались ободрить, хоть как-то ее расшевелить. Даже ежика ей притащили, ничего не помогало. Я лежал и смотрел на нее. Сколько так времени прошло, не знаю, как дверь открылась и на пороге появилась Аня. Увидев, что я очнулся, обрадовалась и закричала:

– Костик! Какой ты молодец! Слушай, как ты нас напугал! Просто жуть!

От ее громкого, звонкого голоса проснулась Наташа и сразу захлопотала вокруг меня.

– Костик! Как ты?! Бок сильно болит? Может, ты пить хочешь?

Потом пришли командиры. Товарищ Зима пробыл недолго. Спросил про здоровье и сказал маленькую речь о комсомольцах – героях нашего времени, после чего отбыл. Его боевые заместители взялись за меня более основательно. Сначала потребовали от меня детального рассказа о том, что произошло. После того, как я им все подробно рассказал, некоторое время сидели и обдумывали мои слова. Потом Градов рассказал мне то, что они узнали от немецкого разведчика. Оказалось, что это были немецкие егеря, которые последние две недели рыскали по местности в поисках партизан. Им поставили задачу выяснить расположение партизанских отрядов. Две партизанские разведывательные группы наткнулись на фрицев и были уничтожены. Трупы они забрали с собой. Их должны были вывесить в назидание в соседних деревнях. Дескать, так немецкие власти поступают с пойманными лесными бандитами. Короче, пропаганда!

– Ладно, Костя, не думай лишнего. Теперь это наша задача, как с ними управляться, – Градов поднялся. – Ты лучше давай, скорее выздоравливай!

Как только за ним захлопнулась дверь, я сказал:

– Честное слово, товарищ командир, мне больше нечего добавить по этому делу.

– С Василием Уховым нам и так все ясно. Говорил с ним, потом разговаривал с Матвеем Дужко. Да и фриц сказал, что вас сонных взяли. Все против него, а этот мерзавец все одно пытался врать, выкручивался, но потом все же сознался. Просил простить. Да и черт с ним! Не из-за этого я хотел поговорить с тобой, Костя.

«Началось. Буду врать».

– Слушаю вас внимательно.

– Да ты не напрягайся. У меня к тебе ничего нет, даже больше скажу: ты у нас на хорошем счету. Командование отряда тобою довольно, и товарищи твои все в один голос говорят: боевой партизан! Мне другое удивительно: как ты сумел расправиться с четырьмя специально подготовленными гитлеровцами? Ты пойми меня правильно, Звягинцев. Просто понять хочу, чисто по-человечески.

– Не знаю даже, как объяснить. Просто какая-то ярость во мне вспыхнула. Метательный нож словно сам собой в руке оказался, и я подумал в тот миг: умру, но и вас, гады, тоже достану! Вот… и все.

– Как нож метаешь, сам видел. Мастер. А как у тебя со спортом?

– Вторые разряды по самбо и боксу. При этом меня неоднократно хвалил наш инструктор по рукопашному бою, когда нас готовили в Химках.

– Вот оно как… – с некоторым удивлением протянул Стукашенко. – А на вид так и не скажешь, что богатырь. Ладно, Костя, больше вопросов к тебе не имею. Ты давай, парень, быстрее выздоравливай.

Судя по всему, мои ответы его удовлетворили. Затем стали приходить ребята, интересоваться моим здоровьем и подробностями поединка. Исходя из их восторженных восклицаний и какой-то детской радости, с какой был воспринят мой рассказ, эта схватка с гитлеровцами надолго станет предметом разговоров. Пришел ко мне и Митяй. К моему удивлению, с вещевым мешком за плечами.

– Здорово, Костя!

– Привет.

– Это я тебе принес, – гордо заявил он и стал выкладывать из мешка различные вещи. Спустя пару минут передо мной лежали куртка немецкого разведчика, фляга, нож в чехле и полплитки шоколада. Не успел я все это оглядеть, как партизан снял свою куртку и вывернул ее наизнанку.

«Опа! Так она двухсторонняя. Весна-лето!»

– Во, гляди, Костя! И так, и так можно носить!

– Спасибо тебе, Митяй. Уважил ты меня, брат!

На простодушном лице молодого партизана появилась широкая улыбка, потом он взял флягу и протянул мне.

– Что это?

– Шнапс ихний. Чуть-чуть попробовал. Гадость противная… – При этом его лицо смешно скривились.

– Сейчас не хочу. Расскажи лучше, как ты добрался до лагеря.

Его рассказ уложился в несколько минут, после чего он сразу переключился на то, что ему было более интересно: на вещи, которые были взяты у егерей. Открыто и шумно, почти по-детски, радовался, какие ему достались добротные вещи. Куртка, штаны, кепи и сапоги. В конце пожаловался, что большую часть вещей у него забрали и положили на склад. Особенно жалел бинокль, который у него отобрали командиры. Потом достал из кармана губную гармошку и спросил меня:

– Костя, ты умеешь на ней играть?

– Нет.

– Вот, и никто не умеет, а я хочу научиться. Знаешь, я на гармони немного умею играть. Мне нравится…

В середине октября меня вызвали в штаб. Там сидели товарищ Град и товарищ Стук, так теперь именовался заместитель командира отряда по разведке и внутренней безопасности. В углу за занавеской, где был отгорожен угол для рации и обычно сидела Наташа, никого не было.

«Сейчас мне сообщат какую-то военную тайну», – подумал я, глядя на их серьезные лица.

– Вызывали, товарищ Град?

– Садись, Костя, – он помолчал, разглядывая меня так, словно видел впервые. – Нам нужна твоя помощь.

– Я слушаю.

Я приготовился его слушать, но начал разговор почему-то Стукашенко.

– Два дня назад мы разговаривали с начальником разведки Старика, Николаем Глыбой. Еще не забыл его? – вдруг с хитрой усмешкой спросил он меня.

– Забудешь такое, – в свою очередь усмехнулся я, вспомнив, как стоял под тремя стволами в хате деда Кондрата.

– Ты садись, Звягинцев, – и Градов указал на лавку. – Разговор будет долгий.

Я сел на край лавки.

– Тебе надо будет съездить в Могилев.