неявное, а не откровенное и четко выраженное. Тянущаяся история нарушений усугубляет враждебную реакцию.

На степень возникающей враждебности влияет то, насколько серьезным и наглым является такое нарушение – как и предполагаемый умысел, мотивация трансгрессии, то есть действует обидчик, нарушитель преднамеренно или без умысла. На самом деле большинство людей реагируют исходя из сомнительного предположения, что любой акт, воспринимаемый ими как вредоносный, должен считаться умышленным, до тех пор пока не доказано обратное. Если обидчик мог бы повести себя иначе, ему и следовало так поступить, а значит, он и ответственен за неправильный поступок. С другой стороны, если делается вывод о том, что у «обидчика» не было возможности повлиять на враждебное действие, или если он сделал то, что сделал, ненамеренно, степень приписываемой ему ответственности уменьшается.

Конечно, можно стать объектом случайного, неумышленного действия, причинившего вред, но не сильно обозлиться по этому поводу, например если «обидчик» при ближайшем рассмотрении не оказывается «ответственным» за него. Если нас вдруг ударит раскричавшийся маленький ребенок или наорет пациент в состоянии горячки или бреда, то вряд ли мы в большинстве случаев сильно обозлимся, потому что знаем: ни в том, ни в другом случае «обидчик» не отдает себе отчета в своих действиях. Поскольку такое поведение можно простить, мы не встаем в «боевую позу», сталкиваясь с вроде бы враждебным поведением. Более того, оно не является нарушением правила о том, «чего нельзя делать» (запрет на неспровоцированную агрессию), – потому что ситуация, в которой присутствует что-то типа «следует / не следует», подразумевает наличие выбора и самоопределения, а также контроля за происходящим со стороны «обидчика». Если враждебное поведение индивидуума обусловлено его незрелым или поврежденным сознанием, правило типа «не следует / нельзя» неприменимо: от личности с ментальным расстройством следует ждать иррационального поведения. Таким образом, если неприятное действие объяснимо или простительно, скатывание в общее враждебное состояние застопоривается. Однако если в прошлом со стороны «обидчика» уже наблюдались подобные трансгрессии, это будет способствовать укреплению его восприятия как реального обидчика и агрессора, а потому интенсифицирует враждебность.

Важно помнить, что чувство гнева возникает не непосредственно в результате какого-то события, а в качестве ответа на значение, которое мы ему в конце концов придаем. Конструктивная, дипломатичная критика со стороны, скажем, учителя или спортивного тренера, болезненный укол у врача приемлемы, так как получаемые выгоды оправдывают переживаемую боль. Даже если действия другого человека могут казаться намеренно провокационными, реакция того, на кого они направлены, зависит от значения, которое он припишет данному акту. Так, находящийся в депрессии индивидуум в результате умышленно нанесенного ему оскорбления может погрузиться в еще более глубокую депрессию, а не разгневаться, потому что его интерпретация может быть такой: «Я этого заслуживаю… Это лишь подтверждает то, насколько я непривлекателен».

Вербальные правила, которые управляют нашими интерпретациями, а следовательно, и нашими чувствами, часто непросты – кажется, что они формируют некий алгоритм. Наша система обработки информации достаточно изощренная, для того чтобы оценивать все детали происходящего практически одновременно, как если бы она была многоканальной. Например, представьте себе, что ваша девушка отказывается от приглашения вместе поужинать. Правила алгоритма настроены так, чтобы ответить почти одновременно на следующие вопросы:

• Принижает ли каким-либо образом этот отказ мою личность, то есть демонстрирует ли он, что я – непривлекательная компания?

• Было ли это неоправданно или необоснованно?

• Хотела ли она меня как-то задеть?

• Является ли такое поведение типичным для нее и для ее характера?

• Заслуживает ли она за это наказания?

Правила алгоритма обеспечивают быстрые и одновременные ответы, которые сразу объединяются в вывод. Как показано на рис. 6.2, утвердительные ответы на эти вопросы ведут к зарождению гнева.

Рис. 6.2. Алгоритм факторов, ведущих к враждебности

Автоматический фрейминг

Представьте себе, что входите в магазин в незнакомой части города, и продавец – скажем, женщина, по внешности очевидно принадлежащая другой, нежели вы, этнической группе – подходит к вам с улыбкой. Вашей немедленной реакцией может быть: «Она кажется дружелюбным человеком» – и вы автоматически улыбаетесь в ответ. А теперь допустим, что ранее у вас были неприятности с людьми ее этноса или на слуху уничижительные ремарки о них. Тогда ваша позитивная реакция будет несколько смазана. Возможно, в сознании всплывет презрительная предупреждающая родительская ремарка: «Не связывайся с этими людьми». Или вы на основании собственного жизненного опыта, вероятно, создали себе образ продавца как навязчивой и корыстной личности. Воспоминания и убеждения, которые сопутствуют вам в данной ситуации, помогают по-своему проинтерпретировать поведение продавщицы. Вы моментально придете к заключению, что ее улыбка – фальшивая и неискренняя – это попытка вами манипулировать. И вместо того чтобы улыбнуться в ответ, вы напрягаетесь и застываете[87].

Часто именно так и проходит взаимодействие с другими людьми. Каким образом мы интерпретируем сигналы, которые нам посылают другие люди, – их слова, тон голоса, мимику, язык тела (напряженная или расслабленная поза)? У нас есть целый набор убеждений и представлений, которые мы пытаемся применять к конкретным жизненным ситуациям, чтобы в достаточно большой мере их понять. Когда мы попадаем в какую-либо ситуацию, эти правила или формулы уже имеются в нашем распоряжении. В зависимости от ее природы в сознании активируется тот или иной набор убеждений.

Убеждения и связанные с ними формулировки имеют тенденцию носить «глобальный» характер: «Иностранцы опасны» или «Все продавцы – манипуляторы». Конкретные «глобальные» категоричные убеждения примеряются нами на соответствие конкретной ситуации в форме условных правил типа «если – то». Например, глобальным убеждением является: «Тигры опасны». Однако очевидно, что вы отреагируете на встречу с большой полосатой и зубастой кошкой в зоопарке иначе, чем столкнувшись с ней в дикой природе. Условное правило, активируемое в данных обстоятельствах, звучит так: «Если тигр сидит в клетке, мне нечего бояться». Обобщенное убеждение об опасности свирепого хищника подвергается «тонкой настройке» и превращается в условное убеждение для учета контекста или условий.

Точно так же ваша встреча с улыбающейся продавщицей может быть рассмотрена в свете условного или контекстуального правила: «Если продавщица ведет себя настойчиво и агрессивно, это значит, что она пытается контролировать меня» или: «Если продавщица пассивна и уступчива, мне нечего опасаться». Возвращаясь к этому примеру, условное убеждение в данном случае выглядит так: «Если продавщица выглядит как иностранка, она, вероятно, попытается мною манипулировать».

В то время как категорические правила задают общие представления о типах людей или ситуаций, условные правила адаптируют интерпретации к особенностям текущей ситуации. Категоричные правила обычно носят очень общий, неконкретный характер («Чужаки опасны»), а вот условные правила – жесткие и конкретные («Если ко мне приближается чужак, мне надо быть настороже»). И категоричные, и условные правила похожи на законы, описывающие процедуры ареста