Допустим, наша очередь вдруг встала из-за того, что одна покупательница, которую в данный момент обслуживает кассир, начала искать свои скидочные купоны или вообще отошла на время, чтобы добавить к покупкам еще один продукт. Фрустрация усиливается в зависимости от того, что покупатель, за которым мы следим, считает эгоизмом или легкомыслием другого человека. Самая мягкая реакция в таком случае – в виде невысказанной вслух мысли типа: «Вот почему она не могла приготовить свои купоны заранее?!», которая немедленно дополняется критическим: «Она не должна была всех нас задерживать».

В этот момент наш разозленный покупатель готов заорать: «Какого черта вы не достали свои купоны заранее?» Этот крик является выражением того, что был возможен другой, оптимальный сценарий – будто можно задним числом изменить поведение той женщины. Хотя принятые в обществе правила приличия, скорее всего, удержат нашего героя от громогласного выражения недовольства, в голове он наверняка будет прокручивать все возможные ругательные определения в адрес растяпы: тупая, эгоистичная, самовлюбленная дура. Однако если способность к самоконтролю не слишком развита, а гневливый импульс силен, он вполне может если не выкрикнуть, то пробормотать критические замечания вслух.

Приведенные рассуждения показывают, как сравнение выбранной стратегии с потенциально более эффективной может стать контрпродуктивным. Требование к другим людям не вести себя так, как они в действительности повели, может стать источником бесплодного гнева. Данный тип когнитивного процесса назван контрфактическим мышлением – представлением себе сценария развития событий, который на самом деле не реализовался[89]. В наиболее патологичном случае человек, расстроенный и раздраженный неприятным событием, может начать страдать от навязчивых фантазий, в которых факты изменены так, чтобы обеспечить достижение более благоприятного результата.

Временами невозможность иного развития событий, чем то, которое имело место, становится настолько очевидной, что чувство негодования развеивается. Если событие, действие, воспринимаемое как агрессия или нападение, переосмысливается и делается вывод о его неизбежности, оно перестает восприниматься (и быть) таковым. Рассмотрим следующий пример. Родители обеспокоены тем, что их сын-подросток еще не вернулся домой на семейной машине, хотя прошло уже много времени с момента, как он должен был бы приехать. Они тревожатся и представляют себе, что могло произойти: «Что если его ограбили?», или: «А что, если он попал в аварию?» Когда наконец сыночек заявляется, они, с одной стороны, чувствуют облегчение, с другой – злость и раздражение от того, что он не отправился домой пораньше (альтернативный сценарий). Когда сын дает им разумное объяснение произошедшему, которое исключает возможность альтернативного сценария, их раздражение рассеивается. Вероятно, что-то случилось с двигателем, а у него не было возможности позвонить родителям. Или один из попутчиков почувствовал себя плохо, и потребовалось срочно доставить его в больницу. Как только родители осознают, что действия сына и их беспокойство в тех обстоятельствах были неизбежны, требования типа «должен был бы» перестают работать, а они более не ощущают, что к ним отнеслись неподобающим образом. Интересно отметить, что, когда мы обеспокоены и раздражены поведением другого человека, то склонны принимать за данность, что неприятные ощущения доставлены нам намеренно или вследствие его разгильдяйства и халатности. Вначале мы вообще не рассматриваем обратное – что неприятный инцидент был случайным или неизбежным[90].

Люди обычно знают, что они не подвергнутся критике, если смогут показать, что их проступок был неизбежен. Действительно, чтобы избежать обвинений, они могут изобрести объяснения и оправдания с целью убедить, что у них не имелось возможности сделать что-то иначе, а только так, как они сделали. Подростки часто изощрены в придумывании подобных неопровержимых объяснений. Сочтет ли их разумными тот, кто выслушает, определяет, обозлится ли он и настроится ли враждебно.

Тирания долга

Убедительным аргументом в пользу навязывания другим людям правил и стандартов поведения является то, что это обеспечивает нам некоторую защиту и предлагает стратегию, с помощью которой мы можем удовлетворять наши «потребности». Важные правила, по которым мы живем, призваны контролировать поведение и других, и наше собственное. Как и законы государства, они имеют форму предписаний и запретов – что делать и чего не делать; «что нужно» и «что не до́лжно», пронизывающих нашу собственную речь и мысли; что мы говорим другим людям и самим себе. Нарушение этих императивов, как и несоблюдение законов – наказуемое деяние.

Психотерапевты и теоретики, например Карен Хорни или Альберт Эллис, осознали преобладание таких императивов у пациентов с разными психическими расстройствами и исследовали их. Более того, они показали, что люди вообще – то есть и те, у кого нет ярко выраженных психических расстройств, – имеют проблемы тех же типов, что наблюдаются в клинических случаях. Хорни акцентирует внимание на роли императивов в чрезмерно амбициозных целях людей, которые являются частями их «идеализированных представлений о себе». Индивидуумами, особенно склонными к депрессии, в значительной мере движет то, что Хорни назвала «тиранией долга». Когда они впадают в депрессию, их мышление представляет собой какофонию того, что они не должны были бы делать и что им следовало бы сделать, но они это не делают. Эллис же показал, как императивы на предмет того, что «следует» и чего «не следует» делать, создают проблемы для окружающих, особенно для тех, чьи чрезмерные ожидания от других приводят к вспышкам гнева[91].

Когда люди начинают сосредоточиваться на своих мыслях о других (и о себе), они сразу осознают, в какой мере их эмоциональные реакции и чувство злости зависят от этих императивов, которые хоть и могут возникать только в виде невысказанных мыслей, но легко выражаются словами:

• «Ему следовало знать это получше».

• «Она должна была слушать меня».

• «Ты должен был быть осторожнее».

• «Им следовало больше работать».

Общим знаменателем таких высказываний является мягкое требование к людям пересмотреть свои действия, выраженное в форме обвинения, что они нарушили некий императив или правило. Язык императивов может принимать иную форму – с использованием определенных, «нагруженных» (смыслами) слов, которые все еще направлены на то, чтобы послать тот же критический сигнал, а именно – то, что права произносящего эти слова человека каким-то образом нарушены:

• «У нее нет никакого права так обращаться со мной».

• «У меня есть право получить честный ответ».

• «У тебя хватает наглости говорить со мной в таком тоне».

Тут подразумеваются императивы типа «следует» и «не следует», направленные на защиту чьих-то прав, установление ответственности за их нарушение и наказание нарушителя.

Поскольку эти императивы часто вторгаются в наше сознание и играют важную роль в формировании наших эмоций и поведения – нередко в ущерб и нам самим, и людям, о которых мы заботимся, – важно понимать их функции и то, как они проявляются в