мне всё же хотелось поговорить с Пригожиным, а ребёнок стал ниточкой, связывающей меня с Демидом.

Какая ирония.

Звонить Андрею не хочется; вместо этого я выхожу из компании мужа и пешком топаю в сторону своего дома — проветрить голову. До него отсюда далековато, конечно — почти полтора часа ходьбы — но мне нужна эта передышка. Прячу документы в сумку и складываю руки на животе. Правильно ли я поступаю, отталкивая отца своего ребёнка? Он, возможно, спит с женой своего брата, но ведь ребёнок не виноват в том, что его матери не посчастливилось выйти замуж за человека, которому не важен никто, кроме него самого. Хотя с другой стороны, сохранять брак ради детей — это тоже глупо: дети всё равно такой жертвы не оценят.

Вытаскиваю телефон и набираю номер Пригожина, но вместо его голоса слышу женский, который оповещает меня, что «телефон абонента выключен или находится вне зоны обслуживания». Я помню, что Демид предупреждал меня о том, что будет недоступен, но я всё же чувствую, как к горлу подступает паника — вдруг с ним что-то случилось? Мне бы очень хотелось, чтобы его яхта пошла ко дну, прихватив с собой Еву, хоть так и нельзя говорить, но Демид при этом должен остаться невредимым и вернуться ко мне.

Наверно, это всё из-за беременности; раньше я никогда не была паникёршей, не желала никому зла и не плакала из-за таких пустяков, как отсутствие сети, а сейчас просто не могла остановить эти дурацкие слёзы. Чтобы как-то отвлечься от происходящего, звоню в частную поликлинику и записываюсь на приём к гинекологу: всё равно будет нужно становиться на учёт. После захожу в магазин, где покупаю несколько плиток белого шоколада, и продолжаю путь домой: нет нужды паниковать раньше времени.

Дома Анна Никитична, как может, отвлекает меня от мрачных мыслей смешными рассказами из того времени, когда она воспитывала троих сорванцов. В голову пытаются проникнуть воспоминания о том, что они выросли без отца, но я всеми силами гоню их от себя. Пока кухарка готовит обед, я растапливаю в небольшой кастрюльке шоколад, который хочется есть именно в таком виде, и Анна Никитична предлагает делать фруктовое «мороженое»: окунает в шоколад порезанные кружками бананы и яблоки и дольки мандарин и отправляет всё это в морозилку — застывать. Мне очень нравится эта её идея, и я весело провожу время, макая в шоколад ещё и оладушки — правда их я уплетала тут же.

— У тебя отличный аппетит, — улыбается кухарка, а я хмурюсь — не хотелось бы превратиться в толстушку. — Когда я вынашивала своих оболтусов, меня вообще выворачивало наизнанку от всего, кроме помидор, рыбы и лука — с тех пор я эти три продукта терпеть не могу.

Мы переглядываемся и начинаем смеяться; меня радует, что я могу есть всё то же, что и раньше: не хотелось бы остыть к таким вещам как оладушки, мороженое и фрукты, которые я теперь уплетала килограммами.

После обеда выхожу на задний двор; деревья всё ещё сбрасывали листву, готовясь к зиме, так что у здешнего садовника по-прежнему было много работы. Но так как мне запретили поднимать что-либо тяжелее бутерброда или тарелки с печёным картофелем, я даже не суюсь к нему с вопросом, нужна ли ему помощь. А он только и рад: наконец-то сумасбродная девчонка перестала отбирать у него работу. Я немного наблюдаю за его работой и перебрасываюсь с ним парочкой фраз, а после оставляю в покое и топаю в сторону небольшого прудика, искусственно созданного по просьбе Демида.

Едва его имя появляется в голове, как я снова чувствую приступ паники — намного сильнее, чем тот, что случился утром; усаживаюсь на скамейку здесь же и обзываю Еву последними словами: надо же было ей появиться в нашей с Пригожиным жизни в самый неподходящий момент! Ведь у неё есть своя семья, и муж наверняка её любит — зачем она влезла в чужую, где, к тому же, ждут ребёнка?!

На улице сижу до тех пор, пока не стемнело, и тело не продрогло до самых костей; знаю, что это не самая моя лучшая мысль за весь день, но сидеть в четырёх стенах я попросту не могу. По возвращении принимаю душ; сначала тело словно колет сотней иголок, а после я отогреваюсь. Захожу в свою бывшую комнату, где мы последний раз были с Демидом, и осматриваюсь: кровать аккуратно заправлена и пахнет чистым бельём; на диване в хаотичном порядке разложены разноцветные подушки. Не сдерживаюсь и заглядываю в шкаф; там, ровно распределённые по вешалкам, висят костюмы Демида. Провожу рукой по мягкой ткани одного из них и подношу рукав к носу — они всё ещё пахнут своим хозяином. Не замечаю слёзы по щекам оттого, как сильно соскучилась по его двусмысленным фразам и недовольным взглядам, и пулей вылетаю из комнаты вниз.

Чуть позже вечером снова пробую дозвониться до Демида.

Телефон снова молчит.

Я снова нервничаю.

Ближе к девяти часам мы с папой располагаемся в гостиной — он включает телевизор, чтобы посмотреть по региональному каналу передачу про охоту, а я беру в руки потрёпанную книгу Шарлотты Бронте «Джейн Эйр». Я много раз читала её и посмотрела все вышедшие фильмы и всё равно не могла оторваться.

Каждый раз я открываю в книге что-то новое.

— Господи Боже… — слышу папин голос.

Перевожу на родителя взгляд и замечаю его резко побледневшее лицо; мне становится не по себе от того, как он выглядит, и я смотрю на экран, чтобы понять, что же его так напугало.

У нас Третья мировая на пороге?

Но нет — вместо этого я вижу фотографию красивой яхты в правом верхнем углу, а после картинку заменяет видео, как эту самую яхту вытаскивают на берег; она выглядит не так красиво, как на фотографии — вся потрёпанная, со сломанной мачтой и оборванными парусами. Я никак не могла понять, почему папа так расстроился из-за её внешнего вида.

Пока не стала обращать внимание на голос ведущей программы новостей.

— …тела пятерых человек, включая двоих членов экипажа, находившихся в это время на судне, до сих пор не найдены. Напомним, что среди них был и Демид Пригожин — известный бизнесмен из города N, предположительно вышедший в море на отдых.

Сознание сужается до одного-единственного слова из множества, высветившихся в ленте внизу экрана; зрение как будто село, допуская в своё поле только пять букв имени мужа и ничего больше. Я