человеческих жизней, а потому оказываюсь в долгу. Мне, конечно, приятно спать в нормальной постели, но все остальное перебор, я просто хочу вернуть папу.

– До нас дошли кое-какие слухи… – говорит дядюшка Амос, переглядываясь с дядюшкой Оби, и тяжело сглатывает, а шея у него длинная, как у жирафа.

– Слухи? А что такое? – спрашивает мама.

– Мы посоветовались и решили прийти и познакомиться с твоим мужчиной. Он тут?

– С каким еще мужчиной? – удивляется мама.

– Ну, к которому вы переехали, разве нет? Он поступил непорядочно. Ведь ты была замужем, а если он хочет на тебе жениться, то прежде должен прийти к нам. – Это теперь дядя Оби говорит. Он вечно навязывает свое мнение, только тут сильно промахнулся.

Мама откидывает голову назад, волосы ее уже отросли ниже лопаток. Мама неудержимо хохочет, хлопая в ладоши, а потом зовет привратника и говорит:

– Проводи-ка их прочь.

Дядюшки выпучили глаза от удивления, как лягушки, а дядюшка Оби пытается что-то квакнуть, но привратник – он родом из Авуса-Хилл[96], то есть северянин, – говорит что-то на языке хауса и начинает выталкивать их в коридор, и дядюшки в страхе ретируются. Заметив меня, дядюшка Оби зло осклабился.

– Что ж ты, племяшка, ничего не спросишь про своих братьев и сестер, мы же родня все-таки. На-ка, держи. – И он сует мне десять найр.

Я не отказываюсь и сую деньги в карман.

– Спасибо.

– Мы еще придем, ясно? Нехорошо твоей маме, одинокой женщине, отказываться от поддержки родственников. Нынче такая жизнь пошла, столько вокруг мужчин, которые начнут заглядываться на тебя и твою маму. Ну, мы пойдем, а вы тут берегите себя.

Дядюшка Оби пытается сохранить лицо, словно мама их не выгоняла. Я молча киваю, как ящерица агама[97], но пропускаю его слова мимо ушей. А тетушка Чинаса все без конца улыбается, как будто у нее в мозгу что-то заклинило. И это те самые люди, которые оставили нас без всего и поотбирали на похоронах конверты с деньгами, буквально вырывали их из маминых рук, подлые людишки. Если б тетушка Оджиуго вовремя не припрятала часть денег, мы бы с мамой с голоду умерли на счастье дядюшкам.

У дядюшки Оби новая красная кепка. Слышала, что на деньги, вырученные от продажи папиного имущества, он купил себе какую-то начальственную должность. Только что ж он такой неопрятный, и волосы всклокочены. Видать, не смог он быть начальником. Потому что на одних деньгах далеко не уедешь, надо еще голову на плечах иметь.

Дядюшка Шува, как всегда, отмалчивается, пришел вместе со всеми и ушел.

Вот мы и одни. Мама поправляет ворот бубу и говорит:

– Да что они понимают? И как смеют так разговаривать со мной, урожденной Акуабата![98]

Мне вовсе не нравится ее настрой. Потому что я-то знаю, благодаря кому мы вырвались из дыры, в которой жили. Но я не говорю об этом вслух.

– Эх, задали мы им перцу, – не унимается мама. – Они что, за дурочку меня держат? Вот же ненасытные глотки, думают перехитрить меня? Не на ту напали. Я много чего могу.

Но я-то знаю, в чьих руках наше теперешнее благополучие.

Глава 18

Озомена: день сегодняшний

Ночь чего-то ждет, и Озомена тоже.

В последнее время она часто просыпается и лежит с открытыми глазами, прислушиваясь к сонному перешептыванию и вздохам природы. Никогда прежде Озомена не слышала столько звуков в ночи, вычленяя каждый протяжный вздох, и бормотанье, и брожение газов.

Бывало, дома, когда ночью шел дождь и рытвины на их старой улице заполнялись водой, туда забирались лягушки-быки и воздух заполнялся их басовитым кваканьем. Озомена помнит и пение сверчков, но такого, как теперь, она в жизни не слышала – целый оркестр из ночных насекомых, летучих мышей и других существ. Создается полное ощущение, будто ты находишься в глубине леса. Озомена пытается уловить гармонию во всех этих звуках, сложить их в мелодию, одновременно думая о своем. Например, где сейчас ее отец и чем он занимается? Неужели мама совсем забыла про него? Родители ее обычно спали отдельно, потому что в любое время отца могли вызвать в больницу, а Приске надо было заниматься детьми. Когда отец ушел, Озомена, вернувшись из школы, обнаружила, что исчезла его кровать вместе с покрывалом из жатого красного бархата с золотой канвой. Бывало, вместе с Мбу они заваливались на это покрывало, воображая, будто попали во времена египетских фараонов. А потом мечта исчезла вместе с отцом. Шкаф освободили от его вещей, остался лишь легкий запах мускуса да один дырявый носок. Озомена забрала его и спрятала себе под подушку.

Но сегодня Озомена проснулась в полной тишине. Кругом настолько тихо, что девочку переполняет нервная дрожь, и она лежит, затаив дыхание, так же как и ночь, ожидая какого-то события.

С внутреннего дворика доносится металлический грохот мусорных баков, а потом слышится низкий вой.

– Господи, Боже мой, – шепчет в темноте кто-то из девочек.

Озомена нервно выдыхает. Должно быть, это кошка. У ее бабушки, например, много кошек. Пятнистые черно-серо-белые кошки с коричневыми мордочками и зелеными глазами в крапинку. Кошки отгоняют крыс от мешков с рисом и бобами, от клубней ямса и колоказии[99]. Иногда, расстаравшись, кошки могут притащить бабушке окровавленные кусочки плоти с перьями – это все, что осталось от цыпленка. Но кошки – это нестрашно, Озомена даже любит их. Она натягивает на плечи хлопковое покрывало, поворачивается на другой бок и пытается заснуть.

И вдруг среди ночи раздаются шаги. Тук, тук – стучат шаги по асфальту откуда-то со стороны душевых. Как будто кто-то идет в туфлях на высоких каблуках. Озомена не слышала ни скрипа двери, ничего – никто не выходил из комнат общежития. Кругом стоит такая тишина, что любой звук усиливается многократно. К тому же никто из девочек не носит обувь на высоких каблуках, это запрещено.

Каждый стук каблуков вонзается в мостовую словно гвоздь, и у Озомены распаляется воображение: она почему-то представляет себе пламя сварочного аппарата и летящие от него искры. Озомена так громко дышит, что ей кажется, будто этот некто там, на улице, слышит ее.

«Нечто», – мысленно поправляет она себя, уверенная, что это не может быть человек. У нее нет доказательств, но она это нутром чует. А уж своему чутью она точно доверяет. Звук шагов замирает возле комнаты номер четыре.

– Господи, Боже мой.

Озомена узнает по голосу, что это старшеклассница Джой – ее кровать возле окна ближе всех к этому нечто. Голос девочки дрожит, и Озомену охватывает паника. Она пытается сглотнуть, но вместо этого слюна капает ей на подушку.

Она чувствует через пижаму, как волоски на руках встали дыбом, аж больно. Нечто стоит за дверью, заглядывает внутрь, выискивает ее.