– Простите за неудобство и спасибо за терпение, – простонала она.

– Как мило с ее стороны благодарить нас за то, чего мы ей не дали, – пробормотал папа Роберта. – Может, следует поблагодарить ее за проворство?

Мама посмотрела на него с укором. Выяснилось, что их места – прямо за подушечным семейством.

– Во время взлета и посадки подлокотники должны быть опущены, – предупредил Линду отец.

– Да мы с мамой уже срослись попами, – хихикнула Линда.

Роберт глянул в щелку между сиденьями. Как же они опустят подлокотники?!

После встречи с Подушками Роберт все вокруг воспринимал через призму мягкости. Даже острота черт некоторых людей, встреченных тем теплым податливым днем, когда они прилетели в Америку, среди усыпанных флагами тектонических разломов Среднего Манхэттена, казалась ожесточившейся мягкостью обманутых детей, которым родители велели быть готовыми ко всему. Для тех, кто был согласен на утешение, найти еду не составляло труда: тут и там стояли лотки с бубликами и орешками, тележки с мороженым, автоматы с разнообразными вкусняшками. Роберта так и подмывало перенять менталитет этого пасущегося скота – не простого, а индустриализованного, которому ждать еды было не нужно, да и нельзя.

В «Оук-баре» Роберт увидел у сигарного шкафчика целый ряд бледных и губчатых мужчин, похожих на грибы с толстыми ножками защитного цвета. Казалось, они изображают взрослых, у них такая игра. Они хихикали и перешептывались, как нашкодившие дети, которых вот-вот выведут на чистую воду, заставят вытащить подушки из-под рубашек пастельных оттенков и снять резиновые лысины. Глядя на них, Роберт чувствовал себя очень взрослым. За соседним столиком сидела старуха, которая облепила напудренными губами край коктейльного бокала и умело втянула в рот розовую жидкость. Она была похожа на верблюда, прячущего зубные скобки. В черной глянцевой миске на окне Роберт видел отражения входящих и выходящих людей, подъезжающих и отъезжающих желтых такси, больших каретных колес, которые сперва увеличивались, а затем уменьшались до размеров часовых шестеренок и исчезали.

В парке было светло и тепло, всюду платья без рукавов и переброшенные через плечо пиджаки. Роберт чувствовал, что его напряженное внимание путешественника, только что прибывшего на новое место, дополнительно обострено усталостью, а на новизну Нью-Йорка накладывалось смутное ощущение, что он видел это место уже тысячу раз. Если лондонские парки стремились к единению с природой, Центральный парк упорно впаривал развлечения. Каждый дюйм пространства был создан, чтобы дарить удовольствие. Прорезиненные дорожки петляли средь небольших холмиков и низин, мимо зоопарка, катка, тихих местечек, спортивных полей и огромного изобилия детских площадок. Роллеры в наушниках наслаждались частной музыкой. Подростки лазили по невысоким бронзово-серым скалам. Под мостом влажным эхом отдавались змеиные звуки флейты. Когда флейта осталась за спиной, впереди раздалось призывное механическое пиликанье карусели.

– Мама, смотри, карусель! – закричал Томас. – Хочу на карусель! Не могу устоять перед соблазном!

– Ладно, – сказал папа с истерико-упреждающим вздохом.

Роберту велели покататься с Томасом: их усадили на одну лошадку и пристегнули ремнем.

– Это настоящая лошадка? – спросил Томас.

– Да, – ответил Роберт. – Огромный американский мустанг.

– Давай ты будешь Алабалой и скажешь, что это огромный американский мустанг.

Роберт подчинился.

– Нет, Алабала! – Томас погрозил ему пальчиком. – Это не настоящая, а карусельная лошадь!

– Правда? Ну извини, – сказал Роберт, когда карусель начала вертеться.

Она быстро набирала скорость – даже слишком быстро. После смирных французских лошадок Роберт оказался не готов к этим храпящим вздыбленным коням с красными ноздрями и повернутыми к парку могучими головами на толстых шеях. Теперь он осознал, что действительно попал на другой континент. Все клоуны на центральном барабане карусели, похоже, давно спятили от пугающе громкой музыки, и никто не потрудился натянуть над лошадьми искусственное небо со звездами-лампочками: видно было движение густо смазанных поршней. Роберт решил, что острые ощущения и обнаженные механизмы – это типичная Америка, но сам толком не понимал почему. Быть может, всё в Америке обладало этим гением – моментально казаться типичным. Так же как его организм из-за разницы во времени думал, что наступил второй полдень, так все необычное теряло остроту, преследуемое призраком образцово-показательности.

После катания на карусели они увидели в парке жизнерадостную даму средних лет, которая возилась со своей собачкой.

– Хочешь капучино? – спросила она таким тоном, словно это было невероятное собачье лакомство. – Чашечку капучино, мм? За мной! За мной! – Она восторженно хлопнула в ладоши.

Собака упиралась изо всех сил, словно бы говоря: «Я денди-динмонт-терьер, я не пью капучино!»

– Это же очевидное «нет», – заметил папа.

– Ш-ш-ш, – шикнул на него Роберт.

– Ну правда, – сказал Томас, вытаскивая палец изо рта и усаживаясь поудобней в коляске. – Это же очевидное «нет»! – Он хохотнул. – Просто невероятно! Собачка не хочет капучино! – Он сунул палец обратно в рот и принялся теребить атласную бирку на любимой пеленке.

Через пять минут родители захотели вернуться в отель, но Роберт увидел впереди блеск воды и побежал посмотреть.

– Смотрите, озеро!

Парк был спланирован так, чтобы создавалось впечатление, будто противоположный берег озера упирается в основание двухбашенного вест-сайдского небоскреба. Под наблюдением этого рассеченного утеса люди в футболках катались на железных лодочках мимо заросших камышами островков, подружки фоткали друг друга на веслах, обездвиженные дети в надувных спасательных жилетах сидели на скамейках голубыми пеньками.

– Смотрите! – снова воскликнул Роберт, не в силах передать, насколько типичной кажется ему эта картина.

– Хочу на озеро, – сказал Томас.

– В другой раз, – ответил папа.

– Но я хочу! – заорал Томас, из глаз его моментально брызнули слезы.

– Давай лучше пробежимся, – предложил папа и помчался с коляской по аллее бронзовых статуй.

Возмущение Томаса постепенно сменилось восторженным «Быстрей! Быстрей!».

Когда остальные их догнали, папа практически лежал на коляске, согнувшись в три погибели и тяжело отдуваясь.

– Конкурсная комиссия явно базировалась в Эдинбурге, – выдохнул он, показывая пальцем на гигантские статуи Роберта Бёрнса и Вальтера Скотта, ссутулившихся под тяжестью собственного гения; чуть дальше стоял куда более скромный и бодренький Шекспир в костюме эпохи.

В отеле «Черчилль», где они остановились, еду и напитки в номера не подавали, поэтому папа отправился в магазин за чайником и «набором основных продуктов». Когда он вернулся, от него явственно разило свежевыпитым виски.