Максим смотрел под ноги. Император ничего не знает о спасении весталки. Упорно полагает, что за Марцеллом стоит заговор. Прорицателю не поверил, а слова в душу запали. Поразмыслив на досуге, решил и немощного Нерву вниманием удостоить.

«Не такой он немощной, если еще захватит власть. Впрочем, этого я, наверное, не увижу». Максим не сомневался: допрашивать его станут сурово. «А утешить Домициана нечем. Опровергать собственное предсказание бессмысленно, император все равно не поверит. Лишний раз убедится: скрываю правду».

Максим сдержал шаг. «Зачем торопиться к гибели? Все равно не знаю, о чем беседовали Марцелл с Нервой. А если бы и знал, не стал рассказывать».

Максим упрямо вскинул голову. И в двух шагах от себя узрел Тита Вибия. Тот стоял — глаза расширены от ужаса, рот скособочен. К счастью, на простолюдина никто из солдат внимания не обратил. Максим мотнул головой, точно отгоняя ночную бабочку. Указал назад, на дом. «Предупреди их».

Тит Вибий, будто его подтолкнули, заторопился к особняку. Максим не сомневался: Марцелл поймет опасность. Догадается забрать весталку и бежать или спрятаться в городе.

— Сестра Марцелла… — неожиданно начал Элиан.

Максим напрягся.

— Сервия, кажется, одарила тебя вниманием?

Максим чуть было не сорвался на гневную вспышку. Вовремя сообразил: чем больше участия проявит к Сервии, тем сильнее укрепит подозрения Элиана. Смолчал.

— Радость Марцеллу, — не выдержал Элиан.

Максим удивился. В тоне начальника гвардии звучало грубоватое сочувствие. Он, бесспорно, жалел Марцелла, сраженного двумя несчастьями: смертью весталки и недостойным выбором сестры.

Подобной чувствительности в начальнике преторианцев Максим не ожидал. Взглянул на него с проблеском симпатии.

Теперь удивился Элиан.

Дальнейший путь они совершали в молчании. Максим не думал о предстоящем. Не мог думать. Был полон мыслями о Сервии. Представлял, как увидел ее впервые в особняке Марцелла. Она просматривала свитки, на звук шагов вскинула голову. Пленительное, точеное лицо — высокий лоб, прозрачные глаза, четкий рисунок губ.

Странно. Казалось, любовался Аматой Корнелией. Но потом ее красота не то чтобы поблекла… Перестала манить.

Когда это случилось? Когда впервые подумал о Сервии? В час спасения Марцелла? Увидел, что Сервия стоит, в изнеможении привалившись к стене? Пожалел? Нет, прежде. Еще раньше — когда Марцелла только схватили. Сервия тогда взглянула — незрячими глазами — и насквозь пронзила острая жалость.

Принявшись вспоминать, Максим не мог остановиться. Видел, как Сервия метнулась на дорогу, к связанной весталке. Упала на колени, в кровь разбила ладони. Вообразил, как она вынырнула из тьмы пустыря: «Лучше, если сама освобожу центуриона».

В ней соединились бесстрашие, преданность, внутренний огонь. Пока оставалась рядом — на душе было легко и спокойно. Уже тогда он понял: завоевать сердце такой женщины — счастье.

«Жаль, времени не осталось».

Перед Максимом вновь встала громада Палатинского дворца. Охотнее всего актер оказался бы за тысячу миль отсюда. Понимал: вторично ускользнуть вряд ли удастся. «Ничего не поделаешь. Заварил кашу — придется расхлебывать».

Начинало темнеть. В галереях дворца сновали рабы, зажигали светильники. Отсветы пламени плясали на стенах, выложенных желтым, красным, зеленым мрамором.

Максим удивлялся, как во дворце, вмещавшем императора, его родню, приближенных и добрую тысячу слуг, могла царить подобная тишина. Сюда не долетали отголоски уличного шума. Только напевно звенели струи фонтанов, да эхо подхватывало чьи-нибудь осторожные шаги.

Богатое воображение уже подсказывало Максиму начало разговора. Он словно воочию видел перед собой близоруко прищуренные глаза Домициана, капризно изогнутые губы. Слышал высоковатый голос:

«Говоришь по-латыни, прорицатель? Кто обучил тебя?»

Представив эту фразу, Максим споткнулся. «Донести на Гефеста? Ни за что! Отрицать? Еще хуже. Открытое сопротивление только убедит императора: мне есть что скрывать».

«Ты сам, божественный, по великой милости дал мне учителя».

Максим решил, что здесь Домициан непременно переглянется с начальником гвардии.

«Вот как? Где твой учитель ныне? Его следует наградить».

«Уже два дня, божественный, как он не приходит на урок».

«Где вы встречались прежде?»

«В термах Нерона, божественный. Прохлада и тишина парка располагают к занятиям».

«Хорошо. А теперь поведай, зачем сенатор Марцелл встречался с сенатором Нервой. Что они говорили о Риме, обо мне?»

Максим глубоко вздохнул. На этом разговор и завершится. Дальше — дыба или чем там ее заменяли римляне. Как ни пытайся отсрочить, а кончится одним.

Тут он заподозрил, что дыбой не закончится, а начнется. Вместо императорских покоев Элиан привел его в какое-то подземелье. Голые кирпичные своды, на полу — тюфяк, набитый соломой.

— Император тебя позовет, — пообещал Элиан.

В каменном мешке эта фраза прозвучала мрачной угрозой. Уже уходя, Элиан обернулся:

— Обдумай свои слова.

Максим не собирался пренебрегать столь дружеским советом. Напротив. Посвятил время самому тщательному обдумыванию — не только слов, но жестов и даже взглядов. Все было напрасно. Пути к спасению не видел. «Ничего не сказать императору и при этом уцелеть — не удастся».

В подвале было холодно. Максим то и дело принимался ходить из угла в угол, яростно размахивая руками. Не сомневался: его действительно поместили сюда «подумать». Вероятно, допрос не начнется раньше утра. Марцелл успеет скрыться.

Он сел на тюфяк, оперся локтями о колени, обхватил голову. Только собрался предаться беспросветному отчаянию, как вдруг, словно наяву, услышал голос режиссера:

— Плохо. Фальшиво.

Он вспомнил. На третьем курсе ставили пьесу о Джордано Бруно. Максиму никак не давалась сцена в тюрьме. Изо всех сил старался изобразить отчаяние: руками голову обхватывал, на колени падал, даже по полу катался. А режиссер мрачнел все больше. Наконец не выдержал:

— Играешь сломленного человека. А твой герой борется — до конца. Даже в тюрьме, даже приговоренный — борется.

Максим глубоко вздохнул. Он рано сложил руки. Сервия ждет! Он должен к ней вернуться. Обязан победить. Не может справиться в одиночку — пусть найдет помощника. Привлечет на свою сторону — хоть Септимия, хоть Элиана, хоть…

Максим взвился с места. Понял: помочь ему может только один человек. И поможет.

Он забарабанил в дверь. Дверь приоткрылась, и в подвал заглянул центурион Септимий. О такой удаче Максим не смел и мечтать. Лишний раз убедился, как высоко его ценят: на часах поставлен центурион!

— Обещаю, что не убегу, — сказал Максим. — Хочу поговорить. Войди.

Септимий не вошел, но отворил дверь пошире. На лице его отразилось сомнение. Максим спросил:

— Приказали стеречь меня? Говорить не запретили?

— Нет, — после паузы ответил Септимий.

Максим, как и центурион, был уверен, что подобное запрещение разумелось само собой. Но отдельно упомянуто не было, а потому можно считать…

— Говори, — позволил Септимий.

— Хочу побеседовать с императором. Немедленно.

Центурион даже не усмехнулся подобной дерзости.

— Цезарь