Висконский хлопнул в ладоши, довольно улыбаясь.

— Что же, Деян Видич, засиделся я у вас, если так подолгу задерживаться у пациентов, то в столовую мы попадём ой как нескоро! — вздохнул он. — Кстати, как вам столовая? Вчера нам так и не удалось поговорить о нашей кухне, знаете ли, вылетело из головы со всей этой суматохой.

Вспомнилось, сколько вопросов я хотел задать баггейну накануне. Сейчас впечатления притупились, а желание задавать вопросы пропало. Крепла уверенность, что на любой вопрос я получу заготовленный ответ или тот ответ, который я ожидал.

— Всё отлично, док, — кивнул я и, чтобы слова не прозвучали совсем уж сухо, добавил: — Что сегодня в меню?

Если отталкиваться от вчерашнего посещения столовой, слово «меню» звучало скорее издевательски.

— Меню у нас неизменно, — ответил он. — Диетическая тухлятина. Мы полагаем, что это лучшее, чем могут питаться нечистые во время терапии.

Я не нашёл что ответить, настолько меня обескуражили эти слова. Не было похоже, чтобы оборотень шутил.

— И ещё, вчера вы не доели свою порцию…

— Был не голоден, — поспешил заверить я, вспоминая отвратительный вкус свежего мяса.

— Что ж, такое бывает, неудивительно. Всё это имеет место быть на фоне отмены сильнодействующих препаратов, — делано вздохнул доктор. — Главное, что затем к вам пришёл аппетит.

Я не сразу понял, что имеет в виду баггейн, но увидел, что доктор косится на стоявшую на тумбочке картонку с размазанными остатками котлеты. Неужто они приволокли в палату эту дрянь? Это полбеды, потому что я, хоть убей, не припоминал, что ел котлету в палате. Да и не стал бы я засовывать себе в пасть свежее мясо.

Однако на картонке остались лишь жирные разводы и крошки. К горлу подкатил ком. Получается, «это» находилось у меня внутри.

— Кстати о препаратах, пожалуйста, выпейте утренние антибиотики.

Он протянул мне горсть пилюль. Пришлось взять капсулы, закинуть в пасть и запить водой. Врач не сводил с меня глаз.

— Деян?

Я спохватился и показал язык. Ну ещё бы, мне пришлось проглотить все таблетки, всё как и требовалось, никакого ослушания. Хотя признаюсь, с трудом удалось отогнать мысль спрятать таблетки за щёку. А оставлять их в кулаке, как в прошлый раз, вообще было бы верхом безумия.

— Таковы правила нашего учреждения. Это идёт пациентам на пользу, — извиняющимся тоном пояснил баггейн. — Думаете, мне так уж нравится заглядывать всем вам в пасть? Ничего подобного, я чувствую себя полным идиотом!

— Нисколечко в этом не сомневаюсь, — кивнул я.

Удовлетворённый Висконский махнул лапой, развернулся и зашагал к выходу, но спохватился, вспомнив об оставленных на тумбочке бумагах.

— Чуть было не забыл, растяпа, — прошептал оборотень, поспешно делая пометку на полях.

Я молчал, а когда дверь закрылась, достал из-под своей пятой точки смявшийся лист. Ловкость лап, никакого обмана — мне пришлось отвлечь Висконского, чтобы стащить лист из вороха бумаг. Моя история болезни теперь была в моих лапах.

Именно на этом листе делал пометки баггейн. Конечно, он мог сколько угодно трепать своим шершавым языком о достижениях современной медицины, но я полагал, что узнаю гораздо больше, прочитав эти записи. Не откладывая дело в долгий ящик, я пробежался глазами по строчкам. Крайне любопытная информация, должен признать…

В верхнем правом углу застыла цифра пять, напечатанная жирным курсивом. Я довольно кивнул — под этим номером я числился в клинике доктора Лисича. Значит, ошибки быть не могло. Ниже поместилась таблица, в столбцах которой были занесены непонятные для меня пометки.

Баггейн писал словно курица лапой, как, впрочем, и большинство знакомых мне медиков, так что разобрать его почерк не представлялось возможным. Однако остальная информация в истории болезни была распечатана. В шапке таблицы значились дни, часы посещения пятой палаты и названия лекарственных препаратов, принятые пациентом, то есть мной. Учёт шёл за последние три дня, включая сегодняшний. Другими словами, полная терапия пациента под номером пять с начала новой недели.

Казалось бы, ничего особенного, обычная история болезни, какую ведёт любой доктор. Вот только было одно маленькое, однако весьма значительное «но».

Взгляд, скользя по листу, упал на вчерашнее число — таблица показывала, где должны были стоять отметки о прохождении лечения, осмотре, приёме лекарственных средств. Так вот, в местах отметок стояли прочерки.

— Как так-то? — Я удивлённо приподнял бровь.

Я хорошо помнил, что принимал вчера лекарство. Следующая строчка фиксировала приём пищи. Судя по записям доктора Висконского, первое посещение столовой пришлось на понедельник, тогда как сегодня вторник… На вчерашнем дне стоял прочерк.

«Нелепица какая-то…» — задумался я.

Я некоторое время сидел с историей болезни в лапах, пытаясь вывести логическую связь из полученной информации. Получается, что из всей череды событий выпадал целый день. Это при том, что я отчётливо помнил, как спускался на свой первый завтрак в столовую, познакомился со Славной. Всё это было вчера!

Однако записи Висконского говорили об обратном, и баггейну незачем было подтасовывать результат. Я вздрогнул, вдруг наткнувшись на нелепую и одновременно глупую мысль, в этот миг показавшуюся мне правдоподобной. Что, если Висконский специально подсунул мне историю болезни и сделал всё для того, чтобы я стянул её?

— Глупости… — прошептал я.

С другой стороны, с чего бы вдруг глупости? Забудь оборотень эту бумагу в палате намеренно, и это вызвало бы у меня подозрения. А так получается, что я сам, терзаемый сомнениями и раздираемый подозрениями, решился на этот шаг. Но для чего это было Висконскому, позвольте спросить?

«Допустим, чтобы натолкнуть меня на нужные выводы?» — пронеслось в голове.

Чтобы я опомнился, взял себя в руки и начал наконец мыслить в нужном направлении.

Стоп!

Мне вдруг захотелось порвать историю болезни на мелкие клочки. Скорее всего, я опять накручивал себя, а ведь всё могло оказаться гораздо проще. Баггейн действительно мог упустить момент, когда я стащил её, и сейчас ни о чём не подозревать.

Коли так, то у доктора Висконского возникнут вопросы, когда он обнаружит пропажу. Чего-чего, а уж прослыть больничным воришкой отнюдь не хотелось. Тоже мне жандармский офицер называется, у врачей документы тырит…

Я сделал несколько глубоких вдохов, сосредоточился. Что-то внутри подсказывало, что история болезни, всё же попавшая мне в лапы, способна дать ответы на многие вопросы. Тем более на другой стороне листа было распечатано некое подобие анкеты.

Вместо имени и фамилии, места проживания и работы, данных страховки и паспортных данных анкета пестрела списком моих привычек, особенностей, был даже психологический портрет. Всё это очень сильно настораживало.