Когда-то Лес умел совершать такие маленькие чудеса. Ему нравилось это ощущение всемогущества, которое брало исток в раннем детстве. Помните, вам казалось тогда, что вы способны летать? И вы чувствовали себя немножко волшебниками.

Именно это чувство смог надолго сохранить Лес, иначе как бы он, парень из простой небогатой семьи, к тридцати годам сколотил приличное состояние?! Пусть он не олигарх и не супербогат, но на достойную жизнь вполне хватало. Но потом где-то он свой дар расплескал. Испугался своей удачи, что ли?

Он прислонился спиной к холодной стене камеры и закрыл глаза.

– Давай с тобой поиграем, сладкий, – смрадно зашептал кто-то ему в лицо, – глянь-ка, Федян, какого красавчика к нам посадили.

Не открывая глаз, Лес резко выкинул руку вперед и услышал, как хрустнули зубы говорившего.

– А-а! – заорал тот, отплевываясь кровью. Второй попытался с наскока ударить Алексея, но промахнулся.

Лес увернулся и затем с разворота ударил нападавшего ногой так, что тот отлетел к стене и затих. Гнилозубый, перед тем возжелавший неправедной любви, немного оклемался и попытался взять реванш. Он с воинственным криком, оскалив то, что осталось от зубов, подлетел к Лесу и попытался его ударить. Досада, гнев, все не высказанные за последние дни обиды, свернувшиеся на дне души упругой змеей, сейчас стремительно распрямились. Лес не узнавал себя. От злости у него потемнело в глазах, схватив за поднятую руку нападавшего, он ловким приемом ткнул его носом-картошкой в пол.

– Ай, больно! – взвыл уголовник, но Лес не мог остановиться. Сжав зубы, он тыкал носом и избивал маргинала до тех пор, пока вбежавшие охранники не оттащили его. Остальные сокамерники, глядя на Алексея со страхом и уважением, испуганно жались к стенам.

Избитого тотчас унесли в лазарет, а Леса пересадили в одиночную камеру, сырую, промозглую и узкую, скорее похожую на каменный мешок. Алексей сел на жесткую полку, поджав ноги и подняв голову, поймал взглядом в окне бегущие по небу грозовые облака. Ему казалось, что это уже было когда-то.

Ну да, конечно же, было: в спортивном интернате, куда его определили после смерти матери. Он точно так же сидел тогда на кровати и смотрел в окно на летящие по свинцовому небу облака. И ему было тоскливо и одиноко, и казалось, что никогда больше в жизни он не будет улыбаться. Сначала он мечтал удрать оттуда. Сдерживало только то, что все равно ему было некуда бежать. Мать на небесах, а у отца другая семья. Потом он свыкся и даже стал находить прелести в своей интернатской жизни. Затем закончил институт физкультуры и начал преподавать. Денег не хватало, и он попытался понемногу заниматься бизнесом. Алексей быстро разобрался, что купи-продай – это не его стезя. При первой возможности он открыл мастерскую по художественной ковке и именно в этом преуспел. Когда в дело влился Вадим, им удалось расшириться и выкупить часть мастерских на территории старого завода.

Интересно, его сегодняшнее положение – это временная неприятность? Или надо готовиться к длительному поражению?

Его адвокат Лариса сейчас, должно быть, уже в Австралии. Во всяком случае, он очень надеялся на это. Хоть и не понимал, чем ей эта поездка может помочь. Жили они с Кирой уединенно, прислуги у них было мало: только садовник Томас да домработница Марфа. Кира никак не могла решить, стоит ли оставлять виллу или лучше ее все-таки продать, и потому не стала увольнять людей, проработавших всю жизнь в этом доме.

Впрочем, вероятно, польза от поездки Ларисы и будет. Так, Марфа может подтвердить, что она приносила аптечку с медикаментами, когда Кира вернулась с разбитой ногой с корта. И колено Киры было перевязано именно тем платком, что нашли в кармане его шорт.

Вот только не уехала бы куда Марфа, она собиралась в гости к родне. Тут память услужливо подсунула ему картинку, как Марфа кладет свежевыстиранные и выглаженные платки в шкаф, и он берет из стопки один из них. А там их еще много оставалось – штук десять-пятнадцать. И все одинаковые, клетчатые. Кто возьмется доказать, что платок в кармане его шорт, найденный полицейским, – это тот самый, что был на коленке у Киры? А вот доказать обратное будет гораздо проще.

При этой мысли Алексея прошиб холодный пот. Стоит Марфе только упомянуть о том, что такой платок не один, и все пропало.

Он встал и начал ходить по камере. Три шага вперед, три шага назад. Дверь – окно, окно – дверь… Какие еще доказательства его невиновности Лариса может найти? Показания полуглухого садовника? Самой Марфы? Эка невидаль, скажут, что хозяева не ссорились. Не целые же сутки прислуга дома торчит, могла и пропустить скандал. Любой опытный юрист тут же запутает свидетеля. А Нина Михайловна наверняка не поскупилась на адвоката.

Стукнув кулаком в стену, Алексей прислонился лбом к ее шероховатой поверхности и закрыл глаза. За окном небо прохудилось, словно вскрылся давно назревавший нарыв, и хлынул дождь. Он барабанил по крышам и стучал в окно, навевая воспоминания. Лесу почудился вдруг деревянный бабушкин дом и крутящаяся на проигрывателе виниловая пластинка. Жуткий раритет, бабушка бережно хранила свои сокровища, никого не подпускала к ним. Она садилась с вязаньем у окна, а высокий женский голос грустно выводил:

А на улице дождь льет,

Он в окошко стучит там.

Перевертыш-судьба вновь

Стасовала колоду нам.

Холодноё холодно, холодно,

И зябко стыли руки.

Ветрено, ветрено, ветрено,

И снова – боль разлуки.

Кружится, кружится, кружится

Лист из простой тетрадки,

Только два слова на нем:

Я люблю…

Лариса стояла около большого светлого дома и смотрела вверх. В окне на втором этаже жалюзи раздвинуты, белая легкая гардина флагом выбивается в открытую форточку – это спальня хозяйки. Оттуда наверняка великолепно видно светлый песчаный берег и океан.

Лариса зашла за виллу с правой стороны, посмотрела на цветник с огромными красными цветами. Потом вернулась взглянуть на причал и гараж для яхты, о поднимающиеся двери которого билась вода. Судя по всему, в гараж можно попасть только из дома или поднырнув под гаражные двери. Хотя, кто знает, может быть, они опускаются к самому дну и перекрывают проход.

Лариса сфотографировала пристань, гараж и виллу в разных ракурсах и подошла к двери. Стучать пришлось долго. Почему-то упорно не открывали, хотя Лариса была абсолютно уверена: в доме кто-то есть.

Наконец послышались шаги, и дверь осторожно приоткрылась.

– Мэм? – Лицо женщины, серое при утреннем свете и бесформенное, будто его не успели прогладить, выражало настороженное недовольство. Не изменилось это выражение и после того, как Лариса представилась и сообщила, почему она здесь.

– Я уже все рассказала полиции, – перешла на русский женщина.

Она попыталась закрыть дверь, но Лариса ловко подсунула ногу и зачастила: