Но тут она заметила, что капитан Осборн подкручивает усы, стараясь спрятать ухмылку, и сразу же почувствовала себя глупо. Она застеснялась и села на место.

– Боюсь, я вас насмешила, – извинилась она. – Но эта история всегда пробуждает во мне романтические чувства. Мне она очень нравится.

– О нет, отнюдь, – ответил Осборн. – Я вовсе не смеялся, нет, нет.

Но он смеялся, про себя называя ее припадочной сентиментальной идиоткой.

Для Джейн Купп наступил великий день: ее матушка приехала в Полстри-мэнор. Для миссис Купп это тоже был знаменательный день. Она сошла с поезда на маленькой деревенской станции, слегка разгоряченная и обуревавшими ее чувствами, и гордостью за свою лучшую шляпку и черную шелковую накидку, и с облегчением увидела поджидавшую ее на платформе Джейн. Ее усадили в частный омнибус его светлости, а когда она увидела, с каким вниманием отнеслись к ее багажу раболепствующий станционный смотритель и юный ливрейный лакей, она преисполнилась гордости, которую постаралась скрыть за полной достоинства сдержанностью.

– Ну, Джейн, ей-богу! – воскликнула она, усевшись в омнибус. – Ты ведешь себя так, как будто давно ко всему такому привыкла, будто ты – член семьи.

Но когда после представления обществу в гостиной для слуг миссис Купп очутилась в удобной комнате, соседствующей с комнатой Джейн, она в полной мере осознала всю значимость положения собственной дочери. И хоть она уже сбросила и шляпку, и расшитую бисером накидку, на лбу у нее выступила испарина.

– Ах, матушка, я не хотела вам об этом писать, все ждала, когда смогу сама рассказать, – с гордостью начала Джейн. – Я знаю, что ее светлость не любит, когда ее обсуждают. Если б я была леди, я бы тоже не любила… Но вы все поймете. Когда доктор сказал ей, что хорошо бы, чтобы с нею рядом всегда была опытная замужняя женщина, она сказала: «Джейн, если ваш дядюшка сможет обойтись без вашей матушки, я бы хотела, чтобы со мною рядом была она. Я никогда не забуду, как она была добра ко мне на Мортимер-стрит».

Миссис Купп обмахивалась платочком выдающейся белизны.

– Если б она была бы даже ее величеством, и то она не была бы мне дороже, а я не была бы более счастлива дарованной мне привилегией! – торжественно заявила миссис Купп.

Джейн принялась разбирать пожитки матери. Она то складывала, то распрямляла разложенную на кровати юбку, а потом повернулась к миссис Купп.

– Я так рада, что вы здесь, матушка, – сказала она, в голосе ее слышалась какая-то неуверенность. – Я вам очень благодарна.

Миссис Купп перестала обмахиваться. Восторженное выражение лица сменилось на озабоченное, и она спросила, невольно понизив голос:

– А ну-ка, Джейн, что случилось?

Джейн подошла ближе.

– Не знаю, – ответила она также полушепотом. – Возможно, я глупая и все преувеличиваю, но я так ее люблю! А эта Амира, я на самом деле ее боюсь!

– Что? Эту чернокожую?

– Если я что-то скажу, или вы что-то такое скажете, и мы будем неправы, как мы себя потом будем чувствовать? Я все стараюсь сдерживаться, но мне очень трудно, иногда мне прямо вопить хочется. А миледи будет так неприятно, если она узнает… Но… Как бы я хотела, чтобы его светлость был здесь, а этих Осборнов не было. Очень бы хотелось, честно, – торопливо добавила Джейн.

– Боже мой! – вскричала миссис Купп и испуганно прижала к губам платочек.

Миссис Купп была из тех женщин, которые при малейшей возможности с охотой принимали мелодраматический взгляд на действительность.

– Джейн, – выдохнула она имя дочери, – ты думаешь, они хотят ее извести?

– Да нет, конечно! – с легким негодованием воскликнула Джейн. – Они не из таких, они не посмеют. Но они могут попытаться, ну, каким-то образом ей навредить, уж не знаю, как.

После этого Джейн уселась напротив матери и обе женщины, склонившись друг к другу, принялись перешептываться. Джейн время от времени роняла слезу – просто от волнения. Она до такой степени боялась совершить ошибку, которая, если вдруг обнаружится, причинит миледи смущение и расстройство.

– Во всяком случае, – веско завершила их совещание миссис Купп, – теперь мы обе здесь, а две пары глаз, и рук, и ног намного лучше, чем одна, как бы ни повернулись события.

Опыт миссис Купп в вопросах деликатного свойства был намного беднее, чем у Амиры, и, вполне вероятно, ей не всегда удавалось скрыть пристального интереса к делам горничной миссис Осборн, но даже если это было и так, то туземка не подавала вида, что заметила что-то необычное. Она со всем рвением и молча выполняла все свои обязанности, не доставляла никому никаких хлопот и выказывала такое смирение и почтение белым слугам, что заслужила их полное одобрение. Ее поведение по отношению к самой миссис Купп было отмечено такой почтительностью, что, надо признаться, смягчило добрую женщину и пробудило в ней стремление к справедливости и терпимости, несмотря на темную кожу и чуждое происхождение.

– Она знает свое место и у нее достаточно хорошие манеры для черной, – отметила объект почитания. – Полагаю, она не так уж много знает о нашем Создателе. Как ты полагаешь, Джейн, для нее уместным подарком станет маленькое Евангелие с хорошими, большими буквами?

Итак, Амире был вручен инструмент спасения души в виде подарка. Миссис Купп приобрела его в деревенской лавке за шиллинг. Неотъемлемой частью существования Амиры была оккультная вера в древних богов ее родины. Она с почтительно опущенным взором приняла маленькую толстую книгу в коричневой обложке и потом говорила своей хозяйке:

– Эта старая толстая женщина с выпученными глазами всучила мне эту книжку. Сказала, это книжка ее бога. Он у нее всего лишь один, и она хочет, чтобы я его почитала. Я что, ребенок, который должен почитать ее бога, чтобы ей польстить? Она совсем старая и выжила из ума.

Самочувствие леди Уолдерхерст продолжало оставаться отменным. Она просыпалась с улыбкой, и эта улыбка не покидала ее весь день. Она много гуляла в саду и проводила долгие счастливые часы за шитьем в своей гостиной. Она собственноручно делала работу, которую могла бы поручить другим, из чистого удовольствия, которое ей доставляла эта работа. Иногда к ней присоединялась Эстер. Она шила, а Эстер лежала на софе и наблюдала за ее ловкими руками.

– А вы хорошо умеете шить, – как-то раз заметила Эстер.

– Мне приходилось шить себе самой, когда я была бедной, и мне это нравится, – ответила Эмили.

– Но вы могли бы купить все это и избавить себя от хлопот.

Эмили разгладила кусок батиста. Видно было, что ей неловко.

– Нет, я лучше сама, – сказала она.

Чувствовала она себя хорошо, однако заметила, что сон у нее уже не такой крепкий, как прежде. Она просыпалась несколько раз за ночь, будто потревоженная каким-то шумом, однако как ни прислушивалась, ничего не слышала. Такое повторялось несколько ночей. И вот однажды, когда она спала крепким, сладким сном, ее вдруг разбудило совершенно четкое ощущение, будто кто-то провел мягкой рукой по ее обнаженному плечу.