— Готов!.. И я своим мечом немедленно докажу, что я прав. И что леди Сесиль взяла у меня деньги за интимные услуги!

Леди Сесиль произнесла дрожащим голосом:

— Пусть Господь будет мне заступником.

Судья поднялся на помост, все не отрывали взглядов, он вскинул длани и сказал громким, ясным голосом:

— Да укажет Господь, кто прав, а кто лжет. Итак, кто-то из собравшихся готов вступиться за честь леди Сесиль?

Люди в толпе угрюмо поглядывали друг на друга, опускали взоры. Рыцари тихонько отступили. Маркграф Зингерлефт огромен, закован в толстые, прекрасно подогнанные доспехи. Такие не прошибить простым мечом, да и не всякий топор пробьет такую сталь, а меч в руках маркграфа просто великанский, вертит же им с легкостью, словно сухую палку.

Судья повторил:

— Найдется ли здесь человек, готовый вступиться за честь леди Сесиль?

Рыцари угрюмо поглядывали на маркграфа, но отводили взгляды. Судья подозвал герольда:

— Ну-ка протруби погромче и объяви о Божьем Суде! Герольд лихо и с явным удовольствием продудел, опустил трубу и прокричал вызов, призывающий добровольца вступиться за честь леди Сесиль и скрестить мечи с маркграфом Зингерлефтом.

Никто не отозвался и на этот раз, Зингерлефт ухмылялся, леди Сесиль побледнела, служанка поддерживала ее, не давая рухнуть в обморок. Судья вздохнул, сказал опечаленно:

— Ну что ж, должен сказать, что…

Я сделал шаг вперед и сказал громко, злясь на самого себя:

— Не спешите. Всем же видно, что этот ублюдок подбросил ей свой кошелек! Но если такое очевидное надо доказывать, то придется мне этому выродку вбить лживые слова в глотку вместе с зубами.

Зингерлефт вытаращил глаза.

— Это что еще за деревенщина?

— Та, — ответил я, — что отправит тебя в ад.

Что я делаю, мелькнула мысль. Ведь это же прогресс, когда сильный подминает слабого, когда выживают более приспособленные. Слабые выпалываются, а я, дурак, все это понимая, вдруг ни с того ни с сего становлюсь на дороге прогресса… загораживая ему дорогу?

— Назовите свое имя, — потребовал Зингерлефт высокомерно.

— Ричард Длинные Руки, — назвался я. — Берусь доказать, что этот человек не смеет так обращаться с женщиной.

Из толпы кто-то воскликнул пораженно:

— Да ты хоть знаешь, кто это?

— Труп, — ответил я. — Это труп, если не откажется от своих обвинений.

Другой голос сказал предостерегающе:

— Парень, это же сам Зингерлефт фон Браун де Хельге…

Я отмахнулся.

— Скажи тому, кто будет писать табличку над его могилой. Я не забиваю голову именами трупов, оставленных на моем пути. Иначе измельтешатся всякие там мальчики кровавые и удавленные Дездемоны… Итак, сэр враль, у вас еще есть шанс взять свои слова взад и сохранить шкуру! Все-таки достойнее, когда ее дырявят на турнире.

Зингерлефт вдруг заколебался, это видно по тому, как оглянулся по сторонам. Но толпа подбадривала, он всхрапнул и, крепче стиснув рукоять меча, шагнул в круг.

— Я заставлю тебя глотать землю!

Толпа радостно взревела. Я указал на нее мечом, не отрывая от него взгляда.

— Будем драться ради этого плебса?.. Им же плевать на обоих, им важнее унюхать драку, услышать лязг мечей, увидеть кровь, вывалившиеся кишки!

Толпа раздраженно загудела. Зингерлефт подбоченился, сказал зло:

— А для чего мужчины, как не для битв и славной гибели?..

В толпе подбадривающе заорали. Зингерлефт улыбнулся, гордо выпрямился. Я сказал еще злее:

— Мы ж не рабы-гладиаторы, что бьются на потеху публики!.. Смотри, мы дворяне, а деремся в угоду самой тупой черни! До чего дожили?..

В толпе заорали, заулюлюкали, рыцарь если и мог бы одуматься, но волна всенародной воли заставила его вскинуть меч и попереть на меня, закрывшись щитом и красиво размахивая мечом.

— Трус!

— Тебе бы лучше извиниться, — сказал я громко, — признать, что спьяну оболгал невинную женщину, выплатить штраф и провести ночь в покаянии!.. Это лучше и достойнее, чем валяться изрубленным куском мяса.

Глава 16

Он грязно выругался и пошел на меня, закрывшись щитом и размахивая мечом. Я ждал неподвижно, да не узнает по моим движениям мои особенности, потом начал отступать, пусть размахивает. Рыцарский меч — не шпага или рапира, он предназначен для раскалывания стальных панцирей, потому в первую очередь тяжел, как два колуна, которыми расщепляют узловатые поленья.

Зингерлефт в самом деле скоро начал выдыхаться, прежде чем сообразил, что я всего лишь подставляю щит, да и то сбрасываю его меч по косой, так что едва не проваливается за своими богатырскими ударами. Лишь выработанное годами чутье не давало ему улететь вслед за падающим в пустоту тяжелым мечом, но когда сообразил, что я дерусь в какой-то незнакомой манере, меч его поднимался уже с трудом, щит почти опустил, я слышал из-под забрала хриплое дыхание.

— Признайте, сэр, — сказал я громко, — что оболгали благородную леди, и на этом покончим.

Он выругался, вдруг ринулся на меня с такой яростью, что я попятился, едва успевая подставлять щит под тяжелые удары, сам озлился, высмотрел щель в защите и, держа меч, как копье, всадил острие под край стальной кирасы. Зингерлефт вздрогнул, я поспешно выдернул меч и отступил, надеясь, что рана неглубокая.

Зингерлефт покачнулся и рухнул лицом вниз, не выпуская из рук меча и щита. В толпе кто-то радостно вскрикнул, несколько человек зааплодировали, судья взглянул на двух рыцарей-южан, что словно оцепенели. Я оперся на меч, с него стекает вязкая темная кровь, грудь ходит ходуном, сам не заметил, как разогрелся, пот стекает по лицу. Издали послышались крики, брань, топот копыт. Толпа нехотя раздалась. К месту схватки торопливо пробираются на конях пятеро рыцарей, я сразу узнал во главе отряда герцога Готфрида Валленштейна Брабантского.

Он бросил быстрый взгляд на распростертого Зингерлефта, соскочил на землю. По его кивку один из рыцарей оставил коня и подбежал к неподвижному телу, а герцог поднял безжалостный взор на меня. Во взгляде я прочел скорую и жестокую смерть. Он протянул ко мне руку, губы шевельнулись, готовые выплюнуть короткое злое слово, обрекающее меня на гибель, однако судья собрался с духом и заговорил громким властным голосом:

— Да видят все, что Господь явил нам свою волю и покарал неправого в справедливом Божьем Суде!.. Да посмеет ли кто противиться воле Божьей?

Герцог пожирал меня взглядом, на скулах вздулись тугие рифленые желваки. Губы шевелятся, я чувствовал, что подбирает слова, такие люди так просто не отступают даже перед Божьим гневом. К тому же они с Юга, где церквей, по слухам, вообще не существует. Однако в толпе снова заорали, приветствуя меня, прославляя, подбадривая, поощряя, все это в надежде, что совсем одурею и брошусь на конных с окровавленным мечом, вот будет потеха…