Я присмотрелся, надеясь увидеть скапливающуюся желтизну, миллионы погибших в битве с вторгнувшимся чужаком фагоцитов, белых кровяных телец, однако сустав пока красный, фагоциты только-только вступили в бой, не дают врагу прорваться дальше в тело. Еще два-три дня будут теснить чужака к тому месту, откуда он проник, пока не вытолкают через прорвавшуюся кожу вместе с мириадами своих мертвых тел. А вдруг вытолкают и гемму, как инородное тело? Произойдет отторжение, говоря научным языком. Все мои муки насмарку…

Молот выпорхнул из руки тяжелый, массивный. Легкое завихрение воздуха, удар, треск падающего дерева, я выставил руку, болезненный шлепок рукоятью по ладони. Пес снова посмотрел на рухнувшее дерево, на меня, снова на дерево.

— Это я так придавил хищника, — объяснил я. — Большой красный муравей обижал маленького рыженького, так вот я того… прихлопнул. Ладно, поедем обратно…

Молот повесил на пояс, вторую попытку делать глупо: видно же, что ничего не прибавилось.

На турнирном поле сэр Смит блистал. Как орел набрасывался на противников, выбивал одного за другим с седла, повергал в пыль. Лишь в двух схватках потерял стремя, что засчитали за поражение, но общий счет явно в его пользу. Увидев меня в рядах зрителей, приветствующе помахал рукой и жестом пригласил спуститься на арену. Я знаками показал, что паладину не к лицу столь мирское занятие… скажем, в день святого Карамазова.

Да и незачем, победитель турнира определится в melee. Кто из всей толпы сражающихся останется на ногах, тот и победитель. А я не настолько идиот или берсерк, чтобы с пеной у рта беспрестанно бросаться в схватку, если выпадает возможность постоять в сторонке, дождаться, когда все обессилеют, а там пихнуть парочку оставшихся и гордо вскинуть меч в салюте победителя.

Выше меня на ряд и чуточку слева на галерее хихикают и щебечут молодые девушки. Среди них Сесиль выделяется дивной красотой и свежестью. Я пару раз скосил на нее глаза, она заметила, улыбнулась, но только чуть-чуть, чтобы показать, мол, заметила и оценила мое восхищение, но это не дает мне никакого права приближаться и навязывать знакомство, и вообще лучше, чтобы я оставался там, где сижу.

Я слегка наклонил голову, мол, все понял, и больше в ее сторону не смотрел. Надо быть совсем уж сдвинутым, чтобы во время матча смотреть не на поле, а на соседку, будь она хоть Синди Кроуфорд. Снизу с поля ритмичный грохот, звон металла и треск переламываемых копий. Вообще выражение «переломить копье» ничего не говорит, а если говорит, то совсем не то, что происходит на самом деле. Переломить — это получить две половинки, а здесь от прямого удара копья разлетаются вдрызг, в щепки. Воздух наполняется белыми свистящими и шелестящими осколками дерева, это похоже, как будто в диком испуге разлетается стая белых голубей…

Обычно вслед за этим о вытоптанную землю тяжело ударяется закованное в железо тело. Редко остается в неподвижности, оглушенное ударом. Чаще всего, перекувыркнувшись несколько раз, вскакивает на ноги в жажде отмщения, даже тщетно хватается за меч. Но это показуха, тем более что маршалы такого сразу же выводят с поля и показывают желтую карточку, в смысле напоминают о несовместимости подобного поведения с культом благородного рыцарства.

Наблюдая за полем, все же заметил, как среди знатных гостей появился, осмотрелся и тут же двинулся в нашу сторону этот маркграф, как его, ах да, Зингерлефт. Хорошее имя поганит, гад, мог бы назваться каким-нибудь Бартоломее или Петруччи. За маркграфом едва поспевает толстенький человечек, я узнал городского судью по золотой цепи на груди, очень уж неприметный человек, а следом в отдалении — трое из рыцарей-южан. Маркграф уже пьян, рожа раскраснелась, глаза блестят, словно накурился травки. Я чувствовал, как насторожились вокруг, сам ощутил приближение неприятностей. Даже не седалищным нервом, а как будто я весь стал этим местом: везде заныло и застонало. Мелькнула мысль, что хорошо бы вовсе пересесть на другую сторону трибун.

По-моему, не один я это ощутил: двое мужчин поднялись и как-то слишком поспешно попятились в разные стороны, а другие вертят головами, не понимая, почему это вдруг возникло такое желание.

Маркграф остановился напротив леди Сесиль. Судья и дружки-рыцари подошли и встали полукругом. Маркграф вытянул руку и указал пальцем наледи Сесиль.

— Вот, — сказал он громко. — Эта леди взяла у меня пять золотых монет, обещая оказать мне интимные услуги… однако обманула!

Наступило ошарашенное молчание. Все смотрели на рыцаря и его дружков обалдело, а те переглядывались, улыбались, словно отмочили невесть какую остроумную шуточку. Леди Сесиль покраснела, вскочила, глаза метнули молнию.

— Да как ты посмел, мерзавец?.. Судья, этот человек уже подходил ко мне с гнусными предложениями! Только за это его стоило бы повесить как последнего ублюдка прямо на воротах!

Судья выступил вперед, кашлянул, поклонился. Лицо очень смущенное, он развел руками, однако сказал достаточно твердо:

— Все это можно выяснить тут же. Если вы соблагоизволите открыть свою сумочку…

Она вспыхнула, рывком схватила сумку, протянула судье. Тот протестующе выставил руки.

— Нет-нет, открывайте сами. А то, знаете ли, пойдут слухи, что у меня слишком ловкие руки…

Она торопливо открыла, ахнула, всмотрелась, застыла. Все ощутили неладное, а маркграф подошел ближе, заглянул, сказал злорадно:

— Я узнал свой кошель! Там моя монограмма вышита золотом!..

Судья сказал мягко, однако очень настойчиво:

— Покажите нам, что у вас в сумке.

Леди Сесиль вскрикнула:

— Но этого… этого не было!.. Я не знаю, как это попало сюда!

На галерее переглядывались, перешептывались. Леди Сесиль, как завороженная, вытащила расшитый золотом мешочек, судья взял, развязал веревочку и высыпал монеты на ладонь.

— Ровно пять золотых, — сказал он опечаленно. — Леди Сесиль, с прискорбием вынужден…

Она вскрикнула:

— Вы с ума сошли?.. Я, урожденная Валевская, у нас владения богаче, чем у короля! Я на шпильки и запонки трачу в сто раз больше, чем в этом кошельке!!! Вы понимаете, что несете?

Судья сказал со вздохом:

— Леди Сесиль, закон есть закон. Вы обвиняетесь в воровстве… или, если хотите, в мошенничестве…

Она вскрикнула, перебив его звонким, как серебряная труба, голосом:

— Он лжет!.. Он лжет!.. Он нагло добивался меня весь день…

Маркграф громко захохотал:

— Пусть поразит меня Бог, если я солгал!

В толпе затихли, рыцарь говорит громко и уверенно, а леди Сесиль, напротив, выглядит напуганной, вся дрожит, в глазах слезы. Судья оглядел собравшихся, сказал зычным голосом:

— Готовы ли вы, сэр Зингерлефт, и леди Сесиль, предстать перед Божьим Судом?

Зингерлефт сказал громовым голосом: