сделал, если она заставит; стоит сказать ей, что так надо, и он все исполнит, такой рохля.

— Ну, попробуем же одурачить их хорошенько, чтобы узнать, который глупее! — На том и порешили.

Когда один из мужей вернулся из лесу, жена его и говорит:

— Ох, горе мне, бедной! Ведь ты совсем болен! Того и гляди с ног свалишься!

— Я только проголодался очень, — говорит муж, — а так ничего.

— Час от часу не легче! — вопит жена. — На что ты похож? Краше в гроб кладут! Ложись скорее в постель! Ох, недолго ты протянешь! — И добилась-таки, что муж поддался ей, поверил, что он при смерти, позволил жене уложить себя, скрестить руки, закрыть глаза и, наконец, уложить в гроб. Жена, чтобы он не задохся в гробу и мог видеть, что кругом делается, просверлила по бокам дырочки.

Другая жена взяла пару гребней и села шерсть чесать, а шерсти-то у нее и не было. Муж вернулся и смотрит: что это она дурачится?

— На прялке без колеса много не напрядешь, но и гребнем шерсти не начешешь, коли шерсти нет! — говорит он жене.

— У меня шерсти нет? — говорит жена. — Шерсть-то у меня есть, да ты ее не видишь, — очень уж тонка. — Потом она взялась за прялку и стала прясть — опять без шерсти.

— Нет, это ни на что не похоже! — говорит муж. — Жужжит-жужжит на своей прялке, а на ней ничего нет.

…повздорили о том, чей муж глупее.

— Ничего нет? — говорит жена. — Шерсть так тонка, что не с твоими глазами ее видеть.

Покончив с пряжей, она наладила ткацкий станок и стала ткать. Поткав, сняла со станка материю, поваляла ее, потом села кроить и шить мужу платье, а когда окончила, повесила на чердак. Муж не видал ни материи, ни платья, но в конце концов поверил, что оно слишком тонко, оттого он и не видит его.

— Да уж, тонко-то, тонко! — говорит.

А жена зовет его на поминки.

— Сегодня соседа хоронят. Надень новое платье. — Помогла она ему надеть обновку, — а то как бы еще не разорвал платья, материя-то такая тонкая!

Пришли они на поминки, а там уж угощаются вовсю, и гости не стали, разумеется, печальнее, увидав мужа в новом платье. Понесли покойника на кладбище, а он глянул в дырочку и давай хохотать:

— Мочи моей нет! Ведь сосед-то голёшенек идет меня хоронить!

Услыхали провожатые и сейчас же открыли гроб. Другой муж, что был в обновке, и спрашивает:

— Как же так, покойник в гробу хохочет? Ему бы скорее плакать!

— Слезы никого из могилы не выплачут! — сказал первый; слово за слово, разговорились и разузнали, как все было, как их бабы провели. Пришли мужья домой и распорядились как нельзя умнее, а если кто хочет знать как, пусть спросит березу.

Пастор и пономарь

Жил-был пастор, ужасный грубиян и крикун; завидит кого встречного на дороге, так за версту еще кричит: «Прочь с дороги, прочь с дороги, сам пастор идет!». Вот раз и наткнулся так на самого короля.

— Прочь с дороги! Прочь с дороги! — завопил он еще издалека. Но король и не подумал сворачивать, ехал себе да ехал; пришлось пастору самому свернуть… Поравнявшись с ним, король и сказал ему:

— Завтра явись во дворец и, если не ответишь на три моих вопроса, быть тебе без воротника[32] за твою дерзость.

Вот тебе на! Горланить да буянить пастор был мастер, а на вопросы отвечать, это было не по его части. Вот и пошел он к пономарю, — а тот поумнее его был — и сказал, что ему не хочется ехать во дворец. Так пусть вместо него едет пономарь.

Пономарь поехал и явился во дворец в пасторском платье. На крыльце встретил его сам король, в короне и со скипетром, весь в золоте и серебре — так и сияет.

— Ну, явился? — говорит король.

— Да, явился; делать нечего.

— Скажи же мне первым делом, далеко ли от запада до востока?

— День пути, — говорит пономарь.

— Как так? — спрашивает король.

— Да так; солнышко идет с востока на запад и в один день доходит до места! — говорит пономарь.

— Так! — говорит король. — Теперь скажи мне, чего по-твоему стою я собственной персоной, в таком вот виде, как есть?

— Что ж? Христа оценили в тридцать сребреников, так за тебя больше двадцати девяти дать нельзя! — говорит пономарь.

— Ну, ну! — говорит король. — А коли ты такой умный, так скажи мне еще, о чем я теперь думаю?

— Да ты думаешь, перед тобой пастор, ан нет, пономарь!

— Так ступай домой и будь пастором, а он пусть станет пономарем! — сказал король. И так и стало.

Великан и Иоганн Блессом

Над двором пастора в Воге возвышается поросший соснами небольшой отрог горного хребта с ущельями и отвесными скалами. Это «Гора Великана», которую воспел норвежский поэт Сторм. В одной из ее скал природа соорудила нечто вроде ворот. Стоя на мосту, перекинутом через бешеную реку, или по ту сторону, на лугу, и глядя на эти ворота, виднеющиеся сквозь листву плакучих ив, да призвав на помощь чуточку воображения, увидишь даже двойные ворота, соединенные готической аркой. Старые белоствольные березы стоят, словно колонны, по сторонам; вершины их, однако, не достигают арки; под ней уместилась бы церковь Воге со всем, с колокольней и со шпицем. Это и не простые ворота или дверь, а вход во дворец великана, «Ворота Великана», сквозь которые свободно пройдет огромнейший великан о пятнадцати головах. В старину, когда люди и тролли больше якшались между собой, если кто хотел попросить у великана взаймы денег или поговорить с ним о другом деле, бросал в эти ворота камень и кричал: «Отвори, великан!».

Несколько лет тому назад