у них сын да дочь — близнецы, лицом в лицо, так что и различить их можно было только по платью. Сына звали Пейк. Пока родители были живы, он ничего не делал, — охоты ни к чему не было, разве только людей дурачить да потешаться над ними. И такой он был проказник, что никого в покое не оставлял. Когда родители померли, он еще хуже стал; работать по-прежнему не хотел, проживал, что от родителей осталось, да ссорился с людьми. Сестра трудилась и работала, не покладая рук, а все не хватало, она раз и стала выговаривать брату за лень.

— Чем мы жить будем, когда ты спустишь все добро? — спрашивает сестра.

— Тогда пойду да надую кого-нибудь! — говорит Пейк.

— Поздно будет! — говорит сестра.

— Увидим!

Вот и прожил он все до последнего. Снарядился и пошел. Шел-шел, вот и баронский двор. Барон стоял на крыльце, увидал парня и спрашивает:

— Ты куда идешь, Пейк?

— Вот иду посмотреть, нельзя ли кого-нибудь надуть! — говорит Пейк.

— Так надуй меня!

— Не могу! — говорит Пейк. — Все свои штуки дома оставил.

— Сходи за ними! Мне страсть хочется посмотреть, правда ли ты такой веселый плут, как люди говорят.

— Невмоготу мне идти! — говорит Пейк.

— Я дам тебе лошадь и седло!

— Мне и сесть на лошадь невмоготу! — отговаривается Пейк.

— Мы тебя подсадим на седло, а там уж ты удержишься! — говорит барон.

А Пейк мнется на месте да в затылке скребет, точно всю кожу с головы содрать хочет. Подсадили его; поехал, из стороны в сторону покачивается в седле. Барон до слез нахохотался: сроду такого наездника не видал. Но только что Пейк спустился под гору и въехал в лес, где барон уже не мог его видеть, выпрямился, точно прирос к седлу, и поскакал во всю прыть, как будто и лошадь и сбруя у него были краденые. Приехал домой и продал лошадь и седло.

А барон-то все ждет его да посмеивается, вспоминая, какой у него вид был, когда он ввалился на лошадь, точно куль с овсом, и поехал так, как будто не знал, на которую сторону ему свалиться. Но время шло, а Пейка нет как нет. Догадался барон, что Пейк одурачил его, хоть у него и не было с собой своих штук, выманил у него лошадь с седлом. Сильно разгневался барон и порешил отправиться казнить Пейка.

Пейк узнал точно, в какое время барон явится, и велел сестре поставить на огонь смоляной котел да влить туда чуть-чуть воды. Как только барон ступил на порог, Пейк схватил котел с очага, поставил на чурбан и давай мешать — будто в нем каша варится.

Смотрит барон, как это каша на чурбане бурлит, дивится и от удивления позабыл даже, зачем пришел.

— Что ты хочешь за этот котел? — спрашивает у Пейка.

— Я не могу с ним расстаться! — говорит Пейк.

— Почему? Я тебе хорошо заплачу!

— Да ведь с ним ни хлопот, ни забот, ни дрова рубить, ни за провоз платить!

— Все равно! Я дам тебе сто далеров! — говорит барон. — Ты надул меня — выманил лошадь с седлом и сбруей, но я тебе, так и быть, прощу это, если отдашь мне котел.

— Ну, делать нечего! — говорит Пейк.

Вернулся барон и созвал гостей на пир. Кушанья должны были вариться в новом котле. Котел поставили посреди пола.

Гости думали, что барон свихнулся, подталкивают друг друга локтями, посмеиваются, а барон похаживает вокруг котла, хохочет и приговаривает: — Вот сейчас закипит, вот сейчас закипит! — Но котел так и не закипел. Догадался барон, что Пейк опять его надул, и порешил сейчас же поехать казнить его.

Когда барон явился, Пейк стоял у овина.

— Что же, не кипит? — спрашивает у барона.

— Не кипит, и ты за это ответишь! — говорит барон и уже меч вынул.

— Понятное дело! — говорит Пейк. — Ты ведь забыл прихватить чурбан.

— А ты не врешь опять? — спрашивает барон.

— Да, конечно, все дело в чурбане; без него не закипит! — уверяет Пейк.

Ну, сколько же он возьмет за чурбан? Да уж следовало бы триста далеров, но для барона можно уступить и за двести. Взял барон чурбан, привез к себе и снова созвал на пир гостей, а котел поставил на чурбан посреди залы. Гости думали, что он не в уме, и смеялись над ним, а он знай хохочет да приговаривает: — Сейчас, сейчас закипит! — Только и на чурбане вышло то же, что на полу. Догадался барон, что Пейк снова надул его своими штуками, вырвал у себя от гнева клок волос и отправился казнить Пейка безо всякой пощады.

Но Пейк уже приготовился его встретить: заколол барана, собрал кровь в пузырь, завязал его, засунул за пазуху сестре и сказал ей, что надо делать.

Барон явился и спрашивает:

— Где Пейк? — а у самого даже голос от гнева дрожит.

— Ему так нездоровится, что он на ногах не стоит, — говорит сестра. — Сейчас прилег уснуть.

— Поди сейчас, разбуди его! — говорит барон.

Она отнекиваться, — он-де такой вспыльчивый.

— Я еще вспыльчивее! — говорит барон. — И коли ты его не разбудишь, я… — и он схватился за бок, где у него меч был прицеплен.

Нет-нет! Уж лучше она разбудит брата. Подошла она, стала будить, Пейк как вскочил, схватил нож да всадил ей в грудь, в то самое место, где у нее спрятан был пузырь с бараньей кровью. Кровь брызнула струей и залила девушке всю грудь, а сама она упала на пол, как мертвая.

— Что же это ты делаешь, бездельник? — говорит барон. — Ты убил сестру, да еще на глазах господина!

— Не велика беда, пока из меня самого дух не вышел! — говорит Пейк, взял рог, протрубил на нем свадебную песнь, потом приставил сестре ко рту и вдунул в нее жизнь: встала она как ни в чем не бывало.

— Что такое? Ты можешь убивать людей и снова вдувать в них жизнь? — спрашивает барон.

— А как же