И последний самолет под Ленинградом был сбит с помощью радиоулавливателя самолета 8 марта 1945 года. В 13.49 засек его «Редут» в 230 километрах юго-восточнее города. Ю-88 шел на высоте восемь тысяч метров. На перехват поднялись истребители… Стервятник упал в 29 километрах северо-восточнее Гдова, неподалеку от деревни Журавов Конец.

В 1941—1945 годах установками «Редут» Ленинграда было обнаружено одиночных и групповых целей 115 586; с общим количеством самолетов в них 237 249. Из них заходили в зону постов ВНОС и опознаны как самолеты противника 72 671. Операторами станций было передано донесений 1 194 583. Было сбито, подбито и уничтожено на земле самолетов противника: нашей авиацией 1267; зенитной артиллерией 566.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Улетели обжигающие ветры, полные тревог, любви и скорби. Зацвела земля, что дыбилась от взрывов, корчилась от голода, холода, боли и ран. Налилась она живыми соками, и солнце переливает краски в сочных травах, набравших силу хлебах, и летние звезды плывут по ним россыпью. Жизнь побеждает. Большая жизнь.

Николай Ильич Веденеев и Григорий Иванович Гиревой встретились ранним летним утром в Токсове. Было свежо. Поляна, на которой когда-то стояли вышки первой установки, играла на солнце тысячами бисеринок.

— Вот здесь надо устанавливать памятник «Редутам»! — загорячился Горевой без всяких вступлений, словно расстались они с Веденеевым только вчера, а сегодня снова взялись за продолжение неоконченного разговора. — И не спорь со мной, пожалуйста. Я уже звонил в исполком, там люди толковые, обещали поддержать.

— Да я и не спорю, малыш! Здравствуй, во-первых. Что это ты такой возбужденный, плохо спал?

— Плохо, Коля. Я как приехал из командировки, вообще, можно сказать, не сплю. Сначала отписывался, А теперь дума в голове сидит, точно заноза, не дает покоя.

— Рассказывай…

Горевой ездил к локаторщикам по заданию своей газеты за очерком к Дню ПВО. Несколько суток колесил он по «точкам» практически без сна и отдыха, перекусывая на ходу. Шло учение. Видавший виды уазик хрипел, захлебывался в натужном гудении, словно моля о передышке, а полковник, от которого Григорий Иванович не отходил ни на шаг, и бровью не вел — прямой и суровый сидел недвижно рядом с водителем, глядя сквозь заливаемое дождем ветровое стекло на дорогу. Хотя различить глубокую лесную колею было трудно — сплошной поток.

Когда добрались до очередного пункта, дождь неожиданно перестал. Проглянуло солнышко и засверкало росинками на траве, на листьях, иглах сосен. Невдалеке, водруженный на вершину поросшего мелким березнячком кургана, крутил антеннами локатор. Сказочным мостиком искрилась разноцветная радуга, переброшенная от станции прямо к ним. Полковник, сразу преобразившийся, щуря глаза, восторженно воскликнул:

— Красота-то какая! Нет, вы поглядите!.. Вот это курган славы!..

В радужных красках локатор действительно казался возвышающимся на пьедестале. И Горевого пронзило: не счесть застывших на постаментах танков, самолетов, орудий, полуторок, катеров и даже кораблей, закованных в гранит, — символов воинской доблести, мимо которых нельзя пройти без волнения. А локаторов-памятников нет.

Но уж он-то знал, какой след оставил этот вид оружия в боях с врагом!..

— Ну и фантазер же ты, малыш, — усмехнулся Веденеев. — Скоро внука на службу провожать, а все такой же неугомонный. Лучше расскажи, как наша смена сегодня с техникой справляется, на боевых постах стоит.

— Бдительно, Коля, в постоянной боевой готовности. Молодцы парни, берегут традиции! А техника сегодня — это да! — всплеснул Горевой руками. — Ведь вот сравнительно молод еще наш локатор, а как далеко шагнул вперед в своей технической мудрости! Я и за экраном посидел — чудо!.. Зачислили меня в почетные операторы…

— Поздравляю… А меня вчера на пенсию проводили, сдал я свою кафедру. Так-то…

— Не унывай, старина, я уже давно во внештатных спецкорах хожу, как из армии уволился. Годы, годы… Хотя какие наши годы — столько еще хочется успеть!.. Ну что, будем пробивать памятник?

— Хорошо бы… Воевали-то втайне. А город стоит, красавец!..

Они бродили по своей поляне, оба седые, почтенные, но жилистые; о таких говорят: «Есть еще порох в пороховницах». Потом уселись прямо на крыльце растянутого в один этаж дома — единственного, что здесь осталось после войны.

Веденеев тихо спросил:

— Ну, а как наш Людок поживает?

— Прихварывает, — вздохнул Горевой. — Привет тебе передавала. Все же блокада по сей день икается. Слышал, генерала Червова недавно похоронили?

— В голове не укладывается… Редеют наши ряды, ничего не поделаешь. Я тут с Соловьевым встречался, за несколько месяцев до его кончины. Как раз с внуком в музей округа на экскурсию пошли, а там он — при орденах, в полковничьей форме — за экскурсовода, значит. Подошли к фотографии Бондаренко, читаем надпись: «Первый командир боевых «Редутов…» Соловьев добавил: «Погиб на посту!» Ну, шестиклашка, естественно, вопрос: а при каких обстоятельствах, ведь война уже кончилась в то время? В ответ полковник сказал значительно: «Инфаркт. Но сердце подполковник надорвал в боях. Поэтому считается, что погиб…» Задумался мой Витька… — Веденеев хлопнул себя по коленям. — Но расстроил меня Соловьев, в краску ввел! Начал рассказывать о блокадных сутках, ну, помнишь, когда в сорок первом, седьмого ноября, не получилась у гитлеровцев бомбежка города. Раскусили тогда сосредоточение их авиации, и наши нанесли упреждающий удар по аэродромам.

— Да, ты же тогда за экраном сидел, еще Жданов тебе звонил…

— Вот-вот, внук тоже об этом сказал Соловьеву, мол, дедушка часто тот звонок вспоминает… А оказывается, не сам Андрей Александрович выходил на связь и советовался со мной. Звонил Соловьев. А я, выходит, врал всем, когда рассказывал о том случае. И что теперь делать — не знаю. Может, в газету написать? Сознаться, что грех взял на душу?

— Ты же не умышленно, ведь на самом же деле думал, что Жданов с тобой говорил! — загорячился Горевой. — И потом, разве столь уж важно, Андрей Александрович звонил на «Редут» или Соловьев по его поручению? Тут в другом главное. Рядовой войны мог повлиять на решение государственного руководителя, и ему верили! Вот в чем правда! Об этом, Коля, и напиши…

Они замолчали. Смотрели на закат, на поляну, которая под темнеющим небом с оранжевыми облаками становилась красноперой, точно проявлялись на ней следы прошлого.

Каждый думал о сокровенном, своем. И еще, наверное, о том, что хорошо все же в Токсове. С юностью встречаться — всегда хорошо.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

«Взгляд за линию фронта» — не документальная повесть.

Правда, читатель, видимо, уже убедился, что все в ней основано на реальных фактах. Однако если кто-либо из участников описываемых событий вдруг узнал себя в том или ином герое повести, а потом в нем же подметил черты, присущие своим товарищам,