Взгляд за линию фронта

ВЗГЛЯД ЗА ЛИНИЮ ФРОНТА

Повесть

Доктор исторических наук Николай Ильич Веденеев, подбирая литературу для очередной работы, наткнулся на большую статью в газете «Британский союзник»[1] № 36 за 1945 год. Называлась она «Радиолокация — могущественное оружие войны». Обращал на себя внимание своей категоричностью не только заголовок, но и ряд выводов:

«Теперь мы можем рассказать о том, как в грозные дни «Битвы за Британию», когда остались одни лицом к лицу с врагом, цепь сооруженных тайно радиолокационных станций помогла отразить натиск вражеской авиации… Если бы не радары, то германская авиация разрушила бы Лондон… Стоило только германским самолетам подняться со своих аэродромов в Западной Европе, как наше командование тут же могло направить свои истребители навстречу им в точно указанные районы».

Николай Ильич задумался. Конечно, радиолокация даже в ту далекую пору ее зарождения во многом способствовала успешной противовоздушной обороне крупных административных центров, важных объектов, обнаруживая на дальних подступах к ним воздушного противника и своевременно оповещая о нем истребительную авиацию и зенитную артиллерию. Веденеев это хорошо знал: сам в годы войны был старшим оператором на радиолокационных установках РУС-1 и РУС-2 (радиоулавливатели самолетов) в блокадном Ленинграде. Куда там Лондон! Ему не выпало и малой доли тех испытаний, какие достались городу на Неве за 900 блокадных дней. Враг беспрерывно бросал на город бомбардировщики, поодиночке и по нескольку десятков, а то и сотнями одновременно, днем и ночью. Что осталось бы, если б все они прошли? Руины?! И сколько еще могил прибавилось бы на Пискаревском кладбище? А ведь их и так немыслимо много!

Но в большинстве случаев фашистские стервятники так и не смогли прорваться к городу, в который за всю его историю не ступала нога иноземного завоевателя!

Николай Ильич потянулся к телефону, быстро набрал семизначный номер.

— Алло! Гриша? Извини, что побеспокоил в неурочный час, — глухо сказал он в трубку.

— Пустяки. Ты же знаешь, что я сова. Что случилось, Коля? — ответил ему полушепотом голос с хрипотцой.

— Да так, вспомнил… Мы тут как-то с тобой спорили о Пёрл-Харборе…

— Хочешь продолжить? Но я по-прежнему остаюсь при своем мнении: налеты японцев на американскую военно-морскую базу на Тихом океане и фашистов на наш флот в Финском заливе по своим масштабам аналогичны. В том и другом случае действовало более трехсот пятидесяти бомбардировщиков. Только вот результаты…

— Ну, затараторил, — шутливо попытался остановить собеседника Веденеев.

— Не перебивай, выслушай до конца! — взвился теперь на высокие нотки голос Григория. — Американский флот японцы разбили в пух и прах. Восемь линкоров, шесть крейсеров, один эсминец были уничтожены. Факт! А в Кронштадте ни черта не вышло у асов люфтваффе — флот наш целехонек остался, хотя, сам знаешь, три дня подряд они налетали тучами. Тоже факт! Если учесть, что трагедия в Пёрл-Харборе случилась седьмого декабря сорок первого, то есть позже почти на три месяца попыток гитлеровцев уничтожить Балтийский флот, то и выходит, что наша организация ПВО была уже тогда намного сильнее. И пусть утверждают себе американцы и англичане, что они имели в то время на вооружении радиолокационные станции и, дескать, первыми создали локаторы. Даже если и были у них установки, знаю одно: с нашими «Редутами» их и сравнивать нельзя. «Редуты» были надежнее, дальнобойнее, помехоустойчивее и вообще — лучшими в мире! Причем выпускались уже в начале войны се-рий-но! Поэтому не спорь.

— Да я и не спорю, Гриша. Передохни, поостынь. Внуков разбудишь. И чего расшумелся? — Веденеев улыбнулся, представив себе своего друга, наверняка раскрасневшегося, с взъерошенными волосами. «Нет, — решил он, — только скажи ему сейчас о газете, заведется с полуоборота, начнет чихвостить англичан до утра. Горяч, как и в молодости. Не буду будоражить». Мягко проговорил: — Будь здоров, Гриша. При встрече все обсудим. Давай спать. — И положил трубку…

Но сон не шел. Николай Ильич ворочался с боку на бок на скрипучем кожаном диване, занимавшем чуть ли не полкабинета. В голове теснились мысли, возвращая его к прожитому, к давно ушедшей юности.

Не спал и военный журналист Григорий Иванович Горевой. Хотя он вроде бы и успокоился, но его мучил вопрос: «Почему позвонил Веденеев? Ведь он же что-то хотел сказать, а не сказал. И дернул же черт меня за язык со своими доказательствами».

Память невольно понесла, закружила его по дорогам войны.

Память, память… Как хорошо, что многое плохое она может забыть, отринуть. Но как забудешь все?..

ВОСПОМИНАНИЕ ПЕРВОЕ

Зеленые фургоны

Когда это началось?.. Кажется, летом сорокового года. Конечно, летом! Солнце нещадно плавило асфальт на улицах Баку. Горячий ветер с Апшерона обжигал лицо, а носящиеся от его порывов песчинки кололи лицо, норовя ужалить глаза, застревали в ушах, скрипели на зубах. Душно.

Веденеев, выросший в подмосковной Балашихе и никогда не бывавший в таком пекле, беспрестанно прикладывался к фляге, жадно глотая теплую воду. Наконец фляга булькнула, отдав последнее содержимое, и сколько Николай ни втягивал в себя из нее воздух, его потрескавшиеся губы больше не смочила ни одна капля. Чертыхнувшись с досады, он повертел флягу в руке, словно примериваясь, куда бы ее забросить. Может, он и шмякнул бы ею как следует о сухменную твердь без единой травинки, которую уже второй час отбивал каблуками, стоя на посту, но в этот момент его окликнули:

— Товарищ сержант, хотите я принесу воды?

Мигом! Николай обернулся. К нему приближался совсем еще молоденький красноармеец, маленького росточка, в явно не по размеру сидевшей на нем гимнастерке, расклешенной под брезентовым зеленым ремнем чуть ли не до колен, в неумело замотанных на лодыжках обмотках и в панаме с широкими полями.

— Стой! — сипло выкрикнул Веденеев, стаскивая с плеча винтовку. — Кто такой?

— Красноармеец Горевой из первой роты двадцать восьмого радиополка! — звонко отрапортовал боец, вытянувшись в струнку.

— А чего тут шляешься? Не видишь, что объект секретный? — сурово спросил Веденеев.

Боец нисколько не смутился, заулыбавшись, общительно затараторил:

— Дневальный я… Во-он у той крайней палатки под «грибком» мое место, — показал он на разбитый метрах в трехстах под сенью небольших тополей палаточный лагерь — единственный кусочек обжитой земли на всем широченном полигонном поле, где шумели листвой деревья и зелень радовала глаз. — Наши все на занятия ушли. А меня любопытство разобрало: что за соседи объявились?