в чем дело, успокоил: «Знаем и помним заслуженного ветерана. Первая у него очередь…»

За день до Праздника Победы Пахарев объявил:

— Собирай, мать, вещи. Квартиру дали в новом доме, окна прямо на Москву.

…И вот стоят они вечером на балконе новой квартиры всей семьей, счастливые и торжественные. Впереди, радуя глаз морем огней, простирается праздничная Москва.

— Здорово как, деда! — хлопает в ладоши Димка. — Вот это салют!

Федорин посмотрел на сосредоточенного, ушедшего в себя Пахарева, его взволнованного сына, восторженного внука и подумал: «Нет, стоило ехать в отпуск. Так и доложу Кузнецову: только для того, чтобы видеть этот салют из новой квартиры Ивана Евдокимовича, стоило!»

ИНВЕРСИЯ

Рассказ

Село Балыбино довольно большое — четыре сотни домов с разноцветными черепичными крышами. Километрах в полутора от него начинается зона нашего временного аэродрома. Хорошо сверху видна взлетно-посадочная полоса, поблескивающая на солнце яркой голубой лентой. Я примериваюсь к ней, снижаюсь плавно, постепенно убирая обороты двигателя «мига», склонив его нос, словно хочу подцепить эту ленту трубкой ПВД[4]. Шальная мысль развеселила: «Подарить, что ли, такого цвета ленту Светлане? Пусть вплетет она в свои пшеничные косы банты-васильки».

Всего на мгновение отвлекся от посадки, а подо мной уже гудит бешено мчащееся бетонное полотно. Ремни впились в плечи, сдавили грудь. Я увидел отраженные в круглом стекле глаза, совсем не похожие на мои: выпуклые, красные от напряжения. Я отпустил тормоза — хлопком выстрелил тормозной парашют.

Только тут включился эфир:

— Спокойно, Ноль-семнадцатый, — прохрипел голос Пал Палыча. — Зарулишь — и ко мне.

— Понял, — тоскливо пробормотал я в ответ, ибо по тону комэска, который руководил полетами, ощутил, что предстоящая встреча с ним не сулит ничего хорошего.

На самолетной стоянке техник Игнат Кравченко встретил меня молча. Обычно Игнат веселый. У него добрая, отзывчивая душа. Делает он все обстоятельно, а уж самолет свой лелеет, как невесту.

Сейчас Кравченко осуждающе помалкивал, протягивая мне бортовой журнал и отводя взгляд в сторону. А механика ефрейтора Жницкина вообще не было видно, только слышно его сопение из-под самолета: подсовывал колодки под шасси и тягостно кряхтел, когда притрагивался к натертой, наверное, до температуры кипятка резине. Я чувствовал ее жар лицом.

Что же мне сказать ему? Ведь что-то надо сказать, надо… Я исподлобья посмотрел на Игната. Он стоял огромный, как скала, и мне показалось, что никакое мое слово сейчас не пробьет его, даже если оно будет самым искренним, покаянным. Но почему я должен признавать ошибку?! Ну сел с превышением скорости… А может, еще и не засчитают как предпосылку к летному происшествию? Да и к лицу ли командиру оправдываться перед подчиненным?..

— Держи, — отдал Игнату журнал. — Меня комэск ждет, — поставил я точку после всех сомнений и, вскинув голову, решительно пошел к командно-диспетчерскому пункту.

КДП размещался в застекленной овальной чаше местного аэропорта. Здесь расселись двукрылые «стрекозы» сельскохозяйственной авиации. Трудяг уважают, даже бетонку для них уложили, и залетают теперь сюда пассажирские Ан-24, а два раза в неделю — Як-40. Этому безмерно рады в близлежащих деревнях. Вдобавок и мы еще режем здешнее небо форсажным жалом, от которого приуныли звонкоголосые балыбинские петухи, но зато радостно засветились глаза девчат.

Конечно, мы не предполагали тут оказаться, когда узнали, что наш военный аэродром на лето закрывается для ремонта полосы. Думали, полк наверняка перелетит на основную базу к штабу дивизии, потеснив соседей. Однако в последний момент решение было принято совершенно неожиданное: две эскадрильи шли, куда и намечалось, а наша, третья, в которой собралось больше всего молодых пилотов, — в Балыбино, где не такое тесное небо. Уж как договорилось наше начальство с гражданской авиацией — неизвестно, но теперь нам предстоит большая возможность сделать необходимый налет, чтобы заимели и мы классную квалификацию военного летчика.

Лишь только я протиснулся боком в полуоткрытую дверь КДП, как услышал:

— А, Калташкин! Не стесняйся, давай сюда, — позвал меня подполковник Сливов.

Такой талант Пал Палыча — видеть все благодаря какому-то двойному зрению — нас всегда поражал и восхищал. Мы даже спросили его как-то об этом умении, на что комэск, усмехнувшись, заметил: «Настоящий летчик должен видеть все!»

Да, Сливов — «старый шкраб», как говорят в авиации о человеке, и в достатке надышавшемся горячим аэродромным ветром, и попробовавшем вкус неба. Говорят, что если выстроить всех летчиков, у которых он был инструктором, то получится, по меньшей мере, целый полк только одних старших офицеров. Кстати, в свое время Сливов давал «провозные» и нынешнему командиру полка. Потому он и другое начальство, приезжающее из дивизии, величают нашего комэска уважительно, не иначе как Пал Палычем. Мы тоже так его зовем, только между собой…

И я, несмотря на вроде бы панибратское приглашение комэска «давай сюда», подошел к нему чуть ли не строевым шагом, щелкнув каблуками, доложил как положено:

— Товарищ подполковник, лейтенант Калташкин по вашему приказанию прибыл!

— Хор-рош! Тебе бы, Калташкин, на плац, к пехотинцам, — не то одобрительно, не то иронически сказал Сливов. — Значит, лихачить вздумал, Калташкин, или как?

Я опустил голову. Выручил Венька Болотов. В наступившем тягостном молчании я услышал через потрескивание радиостанции его доклад руководителю полетов: «… Занял зону… Разрешите начать работу?»

Пал Палыч тут же склонился к микрофону и дал «добро». Потом сказал, уже не глядя на меня:

— В общем, так, Калташкин, в первую шеренгу пилотов тебе пока еще рановато. С предпосылками, которыми ты нас всех одариваешь, в нее никак не попадешь. Ясно?.. — Он усмехнулся и продолжил: — Но помаршировать придется, товарищ лейтенант. Методом «пеший — по-летному», и не на плацу, а тут, — показал он рукой за окно. — Такая вот инверсия получается, товарищ лейтенант.

Не знаю, кому как, а мне этот метод — хуже наказания не придумаешь. Ходишь мелкими шажками, чуть ли не на цыпочках, по вычерченной на площадке схеме с деревянным самолетиком в руке — вроде бы летишь. Если б еще звук издавать губами: «Вжи-и-и…» — прямо как в детском саду мальцы «летают». Хорошо, если в паре с кем-то или звеном. Но один и когда за тобой наблюдают в балыбинских условиях еще и пассажиры местного аэропорта — совсем нет мочи переносить такую подготовочку.

Ну вот, так и знал. Лишь пошел «на взлет», как в пот бросило. Краем глаза увидел в раскрытом окне первого этажа, где размещался медпункт, Светлану в белом высоком колпаке.

«Ну чего ей не сидится дома? Загорала бы себе… Так нет же, практику еще одну устроила вместо каникул — уговорила местного врача. А кто же откажется от дармовых лишних рук?!» — клял я в сердцах ее