– В смысле? Если это приведёт к Ликорису…

– Я не уверена, что мы вообще должны идти по следу Ликориса. Как твой сид может быть связан с ним? Вдруг Питер прав, и Ликорис не имеет к тебе никакого отношения? А после этой стычки со стражниками… Я только теперь поняла, что это не игрушки. Нас правда могут убить. – Роксэйн закрыла сумочку, и магнитная застёжка щёлкнула так резко, что почти заставила меня вздрогнуть. – Если твоя мать знала, что происходит… наверное, она не зря советовала просто бежать. И сид вместе с ней. Может, ваш дом в Фарге чем-то защищён от фоморов и других порождений Охоты?

– И что, мы теперь всю жизнь должны будем просидеть в этом доме?

– Когда у тебя есть безопасная база, вести расследование куда проще.

Я опустила глаза, разглядывая траву, осыпавшую мои кеды вечерней росой.

Может, она и права. В конце концов, мне и самой страстно хотелось просто сделать так, как говорит мама. Так, как я делала всю свою жизнь.

Следовать чужому плану всегда проще.

– Интересно, где этого сида носит? – произнесла баньши досадливо. – Обычно ведь объявлялся, когда тебе грозила опасность.

Я лишь дёрнула плечом вместо ответа. Потому что я старалась об этом не думать, но не могла не понимать: его отсутствие лишало меня последней надежды на то, что мои проблемы может решить кто-то кроме меня. Похоже, с этой минуты я должна была полагаться только на себя, и не сказать, чтобы это мне нравилось.

Одно дело – бежать от непонятной твари, зная, что таинственный хранитель всегда придёт на помощь, если тебя догонят. Совсем другое – сражаться с непонятной тварью, когда за спиной – союзники и брат, а между ней и тобой – никого.

– В этот раз без него справились, справимся и в другой. – Я оглянулась на палатку, синие стенки которой светились изнутри: видимо, Эш уже собирался спать. Наконец посмотрела в сторону озера: Питер сидел на корточках у воды прямо напротив нас, застирывая футболку. – И, к слову, я как раз собиралась разжиться оружием.

Оставив Роксэйн докуривать, я заглянула в сетчатое окошко на матерчатой двери палатки. Убедившись, что брат лежит на спальнике, листая что-то на экране графона, достала из бардачка Французика бумажный пакет, в котором остались игральные кости.

– Водичка что надо, – когда я подошла к нему, доложил Питер, выжимая футболку. Он сидел в одних джинсах, раскинув мокрые кудри по плечам, и я подумала, что наш спутник вполне мог бы сниматься в кино, демонстративно сверкая рельефным торсом; во всяком случае, на такого Аквамена я посмотрела бы с большей охотой, чем на бугая Момоа. – Искупаться не желаешь?

– Нет, спасибо. Но рада, что ты хорошо поплавал.

– Лучше скажи «помылся». Кажется, ты обещала её высушить?

Мыском кеда я очертила на песке края защитного контура: мошкара вновь торопилась слететься на колдовской огонёк. Сев рядом, отложила пакет и взяла футболку в руки, чтобы пропеть заклинание; на финальном «тэйем!» волна горячего пара поднялась к лицу, оставляя ткань у меня пальцах абсолютно сухой.

– Прикрой срам, – велела я, возвращая футболку владельцу, который в ответ горестно вздохнул:

– А я-то надеялся, что под ней не такой уж и срам…

– Льстите себе, мистер Джекевэй, – пока Питер одевался, не моргнув глазом соврала я, следя, как расправляются на его груди нарисованные лица. – Рада, что футболка не пострадала. Слишком люблю Queen.

– А что, можно не любить Queen?

– Есть уникумы.

– Хочешь сказать, на этой грёбаной планете отыщется хоть один человек, способный устоять перед группой, где у барабанщика в роду тилвиты, а у вокалиста – гандхарвы?[15]

Притворный ужас, расширивший его глаза, отразился на моих губах ещё одной непрошеной улыбкой.

– Лично у меня к чарам фейри иммунитет, если ты забыл, так что я их полюбила не за это. Как и ты, судя по твоей родословной. Но на нашем курсе я была единственным динозавром, который обожает рок времён наших мам… во всяком случае, пока не вышла «Богемская рапсодия».

– Может, твои однокурсники ещё и Стинга с Боуи не жаловали?

– Ну, когда я приходила на пары в футболках с Боуи, девочки признавали, что он красавчик.

– Так Боуи вылитый дин ши – в отца. Ещё бы не признавали. – Питер посмотрел на тёмную гладь озера: она блестела перед нами глянцевым отрезом звёздного неба, каким-то чудом расстелившимся на земле. – Начинаю верить, что малыш утром сказал правду.

– Ты о чём?

– Если ты и можешь быть «неопытной», то исключительно из-за высоких музыкальных стандартов, которые не находили понимания у зумеров, обделённых хорошим вкусом. А то красивая, смелая, талантливая девчонка, и вдруг – неопытная?.. До сего момента категорически не верилось. – Он глядел на воду, не на меня, но я всё равно видела лукавые искры, пляшущие в его глазах отражением моего фонаря. – Это не комплименты, а констатация фактов.

Не комплименты, конечно. Ни разу.

– У женщин нашей семьи с отношениями вообще не особо складывается, – произнесла я – неожиданно даже для самой себя. – Мама как-то пошутила, что пора вводить в обиход поговорку «Везёт в любви, как леди рода Форбиден». Отлично подойдёт старым девам, пережившим в юности травматичный опыт и решившим, что лучше с этим дерьмом не связываться.

– Форбиден? – Это заставило Питера повернуть голову, и только после этого я вспомнила, что прежде не называла ему свою фамилию. – Так вы из тех самых…

– Да, – устало подтвердила я, не дожидаясь окончания вопроса, который за последние годы я слышала столько раз, что сбилась со счёта. – Из тех самых Форбиденов, про которых «Кодекс Форбидена».

Питер присвистнул.

– Забавно. – Он помолчал. – Я-то всё думал улучить момент и спросить, не водилось ли у вас в роду Инквизиторов. А то каждый раз, как малыш на меня смотрит, терзаюсь ощущением, что мне готовятся вынести смертный приговор.

– Просто Эш с шести лет решил, что пойдёт по стопам нашего славного предка. Будет охотиться на колдунов-отступников, расследовать магические преступления, все дела. Учитывая, что Гэбриэл Форбиден чуть не стал Великим Инквизитором, у моего брата большие планы, как ты понимаешь.

– Заметно, – серьёзно кивнул Питер. – Так вы, стало быть, аристократы?

– Да. Только прадед… настоящий наш прадед, внук Гэбриэла Форбидена… просто самого Гэбриэла мы обычно тоже зовём прадедом, чтобы не выговаривать все эти «прапрапра»… В общем, наш прадед спустил фамильное состояние в рулетку, а родовое имение после его смерти перекупило государство. Поскольку дед в любом случае не мог его содержать, он счёл это выгодной сделкой.