документ содержал основополагающую идею отказа от прямых завоеваний и возрождения здесь национальной государственности под покровительственной дланью самодержавия. Проект послужил отправной точкой комбинаций по территориально-государственному переустройству Балкан, коими богат XIX век. Как пишет О. И. Елисеева, «Россия не стремилась к непосредственному включению в свой состав земель, кольцом охватывающих Черноморский бассейн, а предусматривала охватить его поясом православных стран-сателлитов и союзных горских мусульманских племен»[221].

Но, помимо прошлого и будущего, Греческий проект был обращен и к современности. Он не случайно появился после заключения союза с Австрией и тогда, когда зашли в тупик попытки образовать в Крыму независимое ханство. Раскинув перед Иосифом сети обещаний, Екатерина достигла двух целей: подрывала в Вене позиции противников раздела Турции во главе с канцлером В. А. Кауницем, который, по ее словам, «ужом и жабою вертится и прыгает», ей противодействуя, и гасила возможное сопротивление кайзера присоединению Крыма к России[222].

По ходу подготовки проекта Потемкин выступил с запиской, затронув в ней и крымские дела: «Приобретение Крыма ни усилить, ни обогатить Вас (Екатерину. – Авт.) не может, но только покой доставит», с Крымом достанется и господство на Черном море». Если войны с Турцией избежать не удастся, можно подумать о присоединении устья Дуная, и тогда «не Вы от турков станете иметь дозволение ходить в Оспор (Босфор. – Авт.), а они будут просить о выходе судов из Дуная»[223]. Дальше завоевательные планы фельдмаршала не простирались.

8 апреля 1783 года последовала прокламация о присоединении Крыма к России. Потемкин писал царице: «Я сторонник, чтобы они сами просили подданства, думаю, что тебе то угодно будет». Суворов, по согласованию с Шагин Греем, удачно осуществил операцию, приурочив ее ко дню восшествия царицы на престол. Прибыла знать, собралось несколько тысяч человек. Устроители не поленились заглянуть в Коран и обнаружили, что пророк запретил правоверным употреблять виноградное вино, но отнюдь не хлебную водку (которой в VII веке вообще не существовало). Шагин сложил с себя ханское достоинство. Затем зачитали составленный Потемкиным манифест с призывом к татарам принять присягу на верность скипетру России. Мурзы принесли клятву на Коране, их примеру последовали все присутствовавшие, и закипел пир.

Екатерина II, выразив свое удовлетворение, поручила князю Потемкину передать «сим верным нам подданным вновь уверения в непременной нашей к ним милости и благоволении при соблюдении неприкосновенно целости их природной веры»[224]. С фельдмаршалом она делилась тревогой: «С часу на час ожидаю объявления войны по интригам французов и пруссаков».

Опасения не оправдались, сказалась и тщательная дипломатическая подготовка, и выбор момента присоединения Крыма. Франция только что вышла из войны с Великобританией и не могла позволить себе роскошь ссоры с Россией, ее посол в Стамбуле советовал великому везиру смирить гордыню, дряхлый Фридрих Прусский находился в конфликте с Иосифом, а тот, как союзник, прислал Екатерине поздравления.

В 1787 году императрица собралась в Крым – взглянуть на новое владение в сопровождении блестящей свиты и дипломатического антуража в лице послов Великобритании, Франции и Австрии. Саксонский посланник приглашения не получил ввиду малого значения представляемой им державы и, пребывая в обиде, сочинил байку о «потемкинских деревнях», и по сей день перепеваемую в наших средствах массовой информации. Екатерина пригласила в гости и кайзера Иосифа, но почему-то в постскриптуме к письму. Из-за этого чуть не разгорелся конфликт. Кайзер рвал и метал: «Она воображает, что стоит поманить меня мизинцем, и я побегу к ней в Херсон», – писал он канцлеру. И грозил: «Я дам понять этой екатеринизованной принцессе Цербстской, что по отношению ко мне следует употреблять более почтительный тон». Царица, спохватившись, что допустила протокольную оплошность, поспешила ее загладить: «ее сердце трепещет от радости» при мысли о свидании «с дорогим графом Фалькенштейном»[225]. Поразмыслив, тот не стал раздувать мелкий эпизод и «побежал» на свидание с «екатеринизованной» принцессой. Вести из Бельгии его огорчали и раздражали: провинциальные собрания отказывались платить налоги, правительство, с его точки зрения, проявляло малодушие в переговорах с «бунтовщиками»: «Когда эта обезумевшая публика видит, что ее боятся, она способна на все; я удивляюсь, что брабантцы и фанатики, их возбуждающие, еще не потребовали снять с меня штаны, а правительство не дало им заверения, что я им их отошлю»[226].

На свидание, состоявшееся в местечке Новые Кайданы, римский цесарь, замаскированный под графа Фалькенштейна, прибыл в самом дурном расположении духа, а тут еще произошел легкий конфуз: никто не позаботился о трапезе для августейших особ. И вот, по словам Екатерины, «князь Потемкин затеял сам пойти в повара, взяв принца Нассау в поваренки, а графа Браницкого в пирожники». Втроем они состряпали обед, который Иосиф счел несъедобным.

Во время путешествия коронованные странники проехали под аркой с надписью «Путь в Константинополь», что произвело на кайзера самое дурное впечатление: хлопот и без того по горло, еще войны с Турцией не хватает! А она действительно нависала. Не успела Екатерина вернуться в Петербург, как грянули два ультиматума из Стамбула. В первом содержалось требование отказа от провозглашенного в 1783 году протектората над Восточной Грузией (Картли и Кахетией) и выражалась претензия на осмотр торговых судов, проходивших через Босфор и Дарданеллы. 5 (18) августа посланнику Я. Булгакову вручили ноту совершенно наглого содержания: возвратить Османской империи Крым и признать Кючук-Кайнарджийский мир недействительным. Булгаков счел бессмысленным отправлять ноту в Петербург и был заключен в Семибашенный замок, скорбное пристанище многих его предшественников[227]. 13 (24) августа Высокая Порта объявила России войну; 17 (28) сентября императрица подписала ответный манифест.

Кажется, никогда прежде российское оружие не покрывало себя такой славой: Кинбурн – Очаков – Рымник – Измаил – Мачин – морская битва при Калиакрии. A. B. Суворов увенчал себя лаврами великого полководца, взошла звезда адмирала Ф. Ф. Ушакова. Эпические подвиги, войсками свершенные, описаны историками, прославлены в литературе, драматургии и киноискусстве, воспеты поэтами. Но не только на полях сражений шла война, России угрожала коалиция из Швеции, Великобритании, Пруссии, Польши и Турции, была опасность повторения побоища, подобного Семилетнему или Тридцатилетнему.

Манифест императрицы содержал знаменательную фразу: Кючук-Кайнарджийским миром она доказала, «что и в счастливой войне не приобретение, но оборона и спокойствие государства нашим было предметом»[228]. Сама эта формулировка говорила об отсутствии широких завоевательных замыслов. В плане территориальном – междуречье Буга и Днестра. Ни малейших следов Греческого проекта, сугубо прагматический подход к анализу ситуации. В Совете при высочайшем дворе – тревога: засуха, неурожай, угроза голода. Решено было закупить зерно за границей. Лихорадочная поспешность, с которой турки развязали войну, можно было объяснить лишь тем, что они