Горничная переменилась в лице и забормотала, что она не может знать, но судя по адресу, который Машенька сказала извозчику… Наверное, она отправилась к Левашовым.

— О! Я так и знала! Я знала, я знала, что они в сговоре! — выпалила Варвара Дмитриевна. — Вещие сны, профессор Ортенберг, «ах, какой поразительный случай», «ах, психические связи»… — злобно передразнила она. — Погодите, я вам покажу связи! Вы еще пожалеете…

Горничная не то чтобы попятилась, но все же постаралась незаметно сделать шаг к дверям, опасаясь худшего. Однако тут Варвара Дмитриевна провела рукой по лицу и своим обычным голосом приказала нести коричневый английский костюм для выезда в город.

— Аэтотгде? — презрительно спросила она, не желая называть Арсения по имени.

Получив ответ, что Арсений Васильевич отправился в книжную лавку смотреть поэтические новинки, Варвара Дмитриевна покривила тонкий рот, но ничего не сказала. Внезапно она поймала себя на мысли, что пасынок внушает ей страх. Для человека, судьба которого сложилась так, что ему по большому счету мало чего приходилось бояться, страх был новым и крайне неприятным ощущением.

У Варвары Дмитриевны не было никакого определенного плана, если не считать им стремление любой ценой поставить врагов на место и восторжествовать над их кознями. Она оделась, взяла с собой зонтик от солнца (так как непредсказуемая питерская погода решила для разнообразия прикинуться сочинской) и, наняв извозчика, велела ехать к Левашовым.

Дверь открыла горничная Глаша, и, едва увидев ее, Варвара Дмитриевна вспомнила, что эта девица всегда раздражала ее своим сонным видом и некрасивым мясистым лицом.

— Моя дочь здесь? — спросила гостья.

И, услышав утвердительный ответ, быстрее молнии проскользнула мимо горничной к лестнице и стала подниматься по ступеням, внимательно глядя себе под ноги.

— Сударыня! Я доложу о вас… — Опомнившись, Глаша бросилась догонять гостью.

— Не стоит, — ответила сквозь зубы Варвара Дмитриевна и оскалилась так, что горничная прикипела к месту.

«Господи! Что на нее нашло?» — ужаснулась Глаша.

А Варвара Дмитриевна тем временем добралась до гостиной и вихрем влетела в нее. При ее появлении Оленька и Машенька, которые сидели на диване и горячо о чем-то спорили, умолки и одновременно обратили к вновь прибывшей озадаченные лица.

— Ну что же вы, — сказала Варвара Дмитриевна, не замечая, как от злости почти втыкает конец зонта в ковер на полу, — продолжайте! О чем вы беседовали? Можете не отвечать, я и сама знаю. О том нелепом сне, в котором Арсений увидел мою смерть. Верно? Ну же, не стесняйтесь! Я прекрасно знаю, что ты, Оленька, никаких снов не видела. Это Маша тебе все рассказывает, с ведома своего любезного братца! Ай, как неприятно будет кое-кому узнать правду… профессору Ортенбергу, например, или этой чванливой графине Хвостовой! Как же нехорошо обманывать людей!

— Арсений ни о чем не знал! — вспыхнула Машенька. — Я сама прочитала в его дне…

Поняв, что выдала себя, она осеклась.

— Дневнике, не так ли? — закончила за нее Варвара Дмитриевна. — И что было дальше? Ты решила, что Оля произведет на него впечатление, если скажет, что ей снятся такие же сны, как и ему? Что, другого способа обратить на себя его внимание не было? А тебе не приходило в голову, — проскрежетала она, глядя в лицо дочери, — что, если мужчина не интересуется женщиной, это значит, что она просто ему не нужна?

Оленька побледнела и растерянно заморгала. Машенька молчала и смотрела куда-то в угол. Она поняла, что мать, что называется, закусила удила и что в таком состоянии перечить ей не то что бесполезно, но и попросту опасно.

— Я хотела все прекратить, — сказала Оленька тоненьким дрожащим голосом. — Я… я больше не могу… И я не понимаю, что происходит…

Но Варвара Дмитриевна оставила без внимания ее жалкий лепет.

— Дрянь, — бросила она в лицо дочери. — Какая же ты дрянь!

И, подойдя к Машеньке, Варвара со всего маху влепила ей пощечину, вложив в этот удар всю свою ненависть к дочери — за то, что та не отреклась от своего сводного брата, за то, что посмела дурачить ее, но больше всего за то, что предала и пошла против нее.

Машенька отшатнулась и подняла руку к лицу. Щека ее стала багровой. Оленька чувствовала себя так, словно наяву провалилась в какой-то нескончаемый кошмар, из которого не было выхода. В силу характера, воспитания и тысячи других обстоятельств ей было нечего противопоставить Варваре Дмитриевне, и от унизительного ощущения бессилия, охватившего ее, девушка была готова заплакать.

— Я уж не говорю о том, что ты попросту глупа, — добавила Варвара Дмитриевна, обращаясь к дочери. Она чувствовала себя в ударе и окончательно перестала стесняться в выражениях. — В твоем возрасте надо улаживать собственные дела, а не жить интересами подруг. Однажды ты поймешь, что ей до тебя нет дела, но будет слишком поздно. И еще ты поймешь, что Арсений тебе чужой, а от чужих надо держаться подальше.

— Ты омерзительна, — проговорила Машенька с горечью, медленно опуская руку. — Я всегда тебе хотела сказать, что ты омерзительна, но не решалась. И знаешь что? Я теперь понимаю, почему папа тебе изменял. Удивительно только, что он не делал этого чаще.

Увидев, как сверкнули глаза Варвары Дмитриевны, девушка мысленно приготовилась к тому, что мать влепит ей вторую пощечину, и внутренне сжалась. Но гостья только усмехнулась.

— Ну вот, — сказала она, и нечто, похожее на удовлетворение, прозвенело в ее голосе. — Наконец-то ты научилась давать отпор. А то так и жила бы — кисель киселем. — Варвара Дмитриевна холодно прищурилась. — Думаешь, ты меня ненавидишь? Думаешь, тебе станет легче, если я умру? Ошибаешься. Когда я умру, ты останешься одна, совсем одна. И никто тебя не защитит — никто!

Машенька не нашлась, что ответить. Бросив уничижительный взгляд на Оленьку, Варвара Дмитриевна шагнула к дверям.

— Все-таки любопытно, какое лицо будет у профессора, когда он поймет, что его надули, — заметила она. — Вещие сны! Ха! Сколько же на свете глупцов…

Она вышла, хлопнув дверью. Машенька вздрогнула и втянула голову в плечи.

— Я тебе говорила, что не надо было… — начала Оленька несчастным голосом и угасла. — Теперь Арсений знать меня не захочет!

— Перестань, он поймет, что ты хотела ему понравиться. Я сама с ним поговорю.

Машенька сомневалась, что брат согласится к ней прислушаться. Она знала, насколько он был щепетилен, и знала, что его натуре должны претить уловки вроде той, к которой она прибегла. Ей предстоял нелегкий разговор, и, судя по всему, не один. Когда откроется, что они с Оленькой дурачили почтенное общество, наверняка разразится скандал, и только сейчас до Машеньки дошло, что он может затронуть не только ее саму, но и ее семью. Что, если папу попросят со службы? А если у Арсения в полку начнутся неприятности? Неужели мать была права, когда говорила, что она так и не научилась осознавать последствия своих поступков?