class="p1">Прогулка не отняла много времени, как и рассказ, часто перемежающийся словами “кажется”, “наверное”, “возможно”.

Земля на месте трагедии была пуста, как кости в подвале дома, а вот из детских воспоминаний о некрасивом, но добром ребенке с удивительными глазами, которого тайно держали в доме, удалось почерпнуть неожиданно много. Невероятное допущение о возможном отпрыске старейшины Фалмари и незаконнорожденной девицы Драгул, если не подтвердилось доподлинно, то приобрело куда большую вероятность, несмотря на… невероятность. Последнему поспособствовал показанный чуть позднее поблекший от времени рисунок.

В таком свете старое дело принимало совершенно новый облик и грозило обернуться нешуточным скандалом.

Стоит одной из общин признать мифическое дитя, его действия тут же попадут под древний, но все еще действующий среди долгоживущих обычай кровной мести за близкого родственника. Но. Драгулы вряд ли станут рисковать и без того не слишком устойчивым положением, а Эста Фалмарель ясно обозначил свою позицию тем, что спрятал неудобную пассию в глуши. Эльфы до крайности щепетильны, если дело касается детей. Прервать беременность – страшное преступление. Зато нечаянно забыть, что ребенок существует – вполне.

У кого еще, как не у повзрослевшего ребенка обвиненной, осужденной и казненной за убийство женщины такой изумительный мотив избавиться от причастных к расследованию представителей власти? Тем более что на начальном этапе следствия возникали сомнения, действительно ли полноправно принятая в общину хладна Анар сорвалась. Что если она лишь отводила подозрения и сознательно взяла вину на себя, выгораживая это свое тайное дитя?

Терин утверждала, что не помнит, ни напавшего, ни само нападение, только моменты до и уже много после, когда пришла в себя. Подтвердила под клятвой на артефакте правды. Клятва – часть процедуры допроса. Арен-Хол считал это бесполезным. Любой одаренный, обладающий сильной волей, способен чистосердечно врать с артефактом в руке. Другое дело ментальный допрос. Но для него у Арен-Хола не было здесь ни полномочий, ни нужного специалиста. Плюс давность происшествия, плюс Терин жертва, а не соучастница. Может, она и не врала, но то, что недоговаривала – определенно.

В общине были уверены, что ребенок хладны погиб сразу после рождения, отчего Анар слегка повредилась рассудком. Ее сдержанно жалели и старались не обращать внимания, что ири Ракитина иногда покупает в поселке или в Верхнем детские вещи, игрушки и книги. А что там местные детишки болтают про упыря и странный дом, так на то они и дети, чтоб фантазировать.

Как бы там ни было, версия о существовании ребенка моментально превращало нестыкующийся сумбур в четкую картину.

Странное дитя, мальчик, по рассказам Терин, совершенно не менялся на протяжении нескольких лет. Он понимал речь, рисовал, редко, но охотно общался, часто изъяснялся знаками, утверждал, что хладна Анар его мать, избегал прикосновений и обладал неким не менее странным даром.

Если сначала Арен-Хол посчитал крысиные останки в подвале попыткой дома добыть пропитание, то после разговоров с Терин, особенно после рассказа о призванных бабочках и умершем котенке, передумал. Кости, найденные за сараем, которые он чуть позже не поленился раскопать, вполне вписывались.

В способность убивать прикосновением, верилось с трудом, но в то, что ребенок вначале “кушал” птичек и крыс, а потом сбежал и попробовал пищу посытнее, вполне. Почти у всех одаренных полукровок так или иначе есть проблемы с контролем. И касается это не только дара. Возможно, ребенка держали взаперти не только потому, что хотели скрыть от мира факт его рождения. И возможно одушевленный дом был не просто защитой для, но и защитой от.

В итоге Арен-Хол задержался в общине на несколько дней дольше, чем собирался. Он тщательно опросил всех хоть как-то имевших отношение к случаю, исписал две тетради тем, что смело можно было отнести к слухам и домыслам. Снова ходил на место гибели детей и снова и снова возвращался в дом.

Найти вход в комнату, окно которой он в первый день видел на углу второго этажа так и не удалось. Впрочем в последующие визиты окна как такового там уже не было – заколоченный старыми досками проем. Не удалось отыскать и вход в подвал. Если бы не проткнутая костью ладонь, Арен-Хол вполне мог усомниться, что был там, видел устилающие пол кости и “тень света” на стене.

Ночь перед отъездом он провел без сна. Перелистывал свои заметки, слушал кристаллы с записями бесед, смотрел на отданные Терин неуклюжие рисунки и подпись под одним из них.

Этот рисунок отличался от прочих тем, что был выполнен другой рукой. Резкие тени, штрихи одинаковой длины. Угловатое, словно сложенное из острых треугольных осколков большеглазое лицо, острые уши, клыки. Нелепое несуразное нечто, будто кто-то задался целью изобразить карикатуру на эльфа и вампира одновременно. И подпись, которую Арен-Хол сначала принял за детское подражание умению писать, пока случайно не посмотрел на рисунок с изнанки.

Он словно снова стоял во дворе дома и таращился на окно комнаты, в которую не смог войти. Знал, что она есть. Слышал этот раздражающий невозможный звук без звука. И… все.

Снаружи оказалось светло, а пройти мимо двух дворов к лекарской – быстро. В лекарской, было видно сквозь большое витражное окно, кто-то, и он даже точно знал, кто, возился. Поэтому Арен-Хол уверенно распахнул дверь и прямо с порога спросил:

– Что это?

Прошел, прижал к выскобленной столешнице рисунок и ткнул в надпись.

Терин отвлеклась от укладывания сумки, посмотрела, неуловимо изменилась в лице и вновь, как в день знакомства перед домом отразила звенящее, беспокойное безмолвие, бесконечно длящуюся паузу.

– Это его имя, – произнесла она.

Арен-Хол свернул рисунок. Но несмотря на это, несмотря на голос и слова, звук никуда не делся. Терин продолжала отражать, словно бы по памяти, а Арен-Хола дергало. И тянуло.

Домой.

Не в сонную, похожую на склеп громаду Холин-мар, дальше, в глубь двора, где росли буки, облюбованные галдящими шумными воронами. К каменной скамье, рядом с которой в одну весну проклюнулись и расцвели мелкие желтые лютики на тонких почти прозрачных стеблях. Мать любила желтое. Иногда он срывал чашечку цветка и тайком прятал в карман ее пальто, представляя, как она улыбнется, когда найдет.

– Как он это произносил? – привычным усилием воли избавляясь от призраков уже давно не родного дома спросил Арен-Хол.

– Понятия не имею, – отозвалась Терин, только голосом, без всяких лишних неудобных вибраций. – Он никогда со мной не говорил. Я имею в виду, не говорил словами.

Арен-Хол удивился, задумался, перебирая в памяти совместные беседы, и понял, что рассказывая о странном приятеле,