он получил ее после смерти. Вот парнишка без головы, как бутылка от рома без этикетки. Вон там какая-то фигура покрывается зеленью, лежа в серо-зеленой луже газовой рвоты. Смерть в тысяче разных обличий27.

Никакой сентиментальности, никаких слов о любви к Отечеству, империи, монарху или ценности самопожертвования. Мертвые ничего не значат, и в этой первой войне, последовавшей за второй промышленной революцией, вид обезглавленного тела вызывает у молодого солдата мысль о безымянной и бессмысленной пустой бутылке.

Солдат столкнулся с фрейдовским «жутким» в его самой кровавой форме – с куклой смерти, а возможно, что еще важнее, двойником. Другой солдат, писавший через 10 лет после войны, вспоминал, как он смотрел на трупы, наполовину погребенные в грязных траншеях, и ему казалось, что из них «вытекла жизнь». «Человек умирает и застывает как некое подобие деревянного манекена… – добавляет он. – человек быстро забывает. Ум отводится в сторону, как глаза. Он успокаивает себя после первого вскрика: “Это я!” – “Нет, это не я! Я не стану таким!”»28

Ощущение мира, заполненного трупами, и все кошмарные образы, сопутствующие такому мироощущению, последовали за солдатами с поля боя в мирную жизнь. Английский поэт и романист Зигфрид Сассун вспоминал, что мертвые являлись к нему даже в лондонском госпитале, куда его отправили после ранения. В апреле 1917 года он писал, что проводит дни, обсуждая с товарищами войну с помощью расхожих фраз и клише, и эти разговоры кажутся ему такими же бессмысленными, как рассуждения о погоде. Но потом, когда наступает ночь «и палата погружается в полумрак», к нему возвращается реальность войны:

Ужасы ползут по полу; пол усеян кусками мертвой плоти и костей, лица устремлены в потолок, лица повернуты к полу, руки сжимают шею или живот; мертвенно-бледное лицо с щетинистыми усами, ухмыляясь, выглядывает из-за края моей кровати, и чьи-то руки вцепляются в мои простыни29.

Опыт Сассуна по просмотру разворачивающихся как бы наяву фильмов ужасов длился гораздо дольше, чем сама война, как и для большинства ветеранов и даже их семей. Поэт Тед Хьюз в книге «На все время действия» написал через много лет после смерти своего отца-ветерана о ночных кошмарах, которые сотрясали его дом:

Лежа в кровати, я слышал тебя —

Безнадежность не отпускала,

Горела, плача, ничейная земля.

Уильям Хьюз участвовал в злополучной высадке в Галлиполи, где их полк несколько месяцев был прижат к берегу под огнем османских пушек. По свидетельству служившего там медика, «люди теряли руки и ноги, из раздробленных черепов вытекали мозги, а из разорванных грудных клеток торчали легкие; у многих лица были разбиты так, что, думаю, их не узнали бы даже друзья»30.

Кошмары психики, разрушенной такими условиями, невозможно скрыть. Телесные травмы, конечно, тем более. Историки Стефан Аудуанрузо и Аннет Беккер упоминают конкретные достижения медицины, появившиеся в годы Первой мировой войны, в их числе: усовершенствованные методы эвакуации, использование анестезии на поле боя, рентгеновские лучи и методы предотвращения гангрены, снижавшие необходимость ампутации. Но они отмечают, что свирепость поражающих средств перевешивала эти новшества. Применение шрапнели, крупнокалиберных снарядов, стального ливня максимов и ядовитых газов – все это, вместе взятое, привело к появлению целого поколения инвалидов31.

Чудовищная физическая травма, полученная на войне, сопровождалась психологической. Более 20 миллионов человек получили ранения на фронтах. Некоторые из них, как, например, сын Фрейда, быстро выздоравливали, но миллионы страдали всю оставшуюся жизнь. Во Франции, где число раненых оценивается в 1,1 миллиона, огромное количество инвалидов вынудило общество уделять особое внимание мужчинам, навсегда обезображенным войной.

На параде в честь первого Дня перемирия в 1919 году в первых рядах шли люди с ампутированными конечностями, мужчины с катастрофическими челюстно-лицевыми травмами, ослепшие от газа и осколков снарядов. Это вызвало у многих оторопь и недоумение; многие из зрителей полагали, что подобная демонстрация никак не связана с празднованием победы. Но многие из тех, кто приветствовал этих людей, сами страдали от душевных и физических ран, полученных на войне. Это шествие напоминало странную инсценировку возвращения мертвых в фильме «Я обвиняю».

Количество травм лица во Франции привело к созданию в 1920-х годах ветеранской организации под названием Union des Gueules Cassées («Союз сломанных лиц», буквально «Союз разбитых рож»). Эта группа насчитывала 5000 человек, и ее деятельность освещалась во французской прессе; фотографии некоторых ее членов даже публиковались в популярном журнале L’illustration.

Описание внешности этих людей, однако, звучит не слишком сочувственно – упор делался лишь на ужас, который вызывали их лица. Предлагая читателям рассмотреть лица, которые подверглись «страшным ударам пуль, разрывам гранат, ударам штыков или кинжалов», статья называет их «отвратительным зрелищем». В заключение автор вполне в духе потустороннего ужаса, вызываемого ранеными ветеранами, называет их «монстрами, чья участь хуже смерти»32.

Осенью 1921 года улицы Берлина из-за большого числа людей, изуродованных войной, также показались советскому дипломату Илье Эренбургу местом скопления призраков. Он повсюду видел свидетельства недавней катастрофы, но также отметил, что война стала призраком на празднике, которого видят и в то же время целенаправленно пытаются скрыть. «Искусственные конечности инвалидов войны не скрипели, пустые рукава заколоты английскими булавками. Мужчины, чьи лица были обожжены огнеметами, носили большие черные очки. Проигранная война, бродя по улицам, постаралась замаскироваться»33.

Массовые убийства гражданского населения

Страдали не только солдаты. Чтобы понять популярность фильмов ужасов в послевоенные годы, нужно осознать беды, которые принесла война мирным жителям. Ведь она причинила такие же психологические и физические страдания гражданскому населению. Военный невроз испытывали медсестры, водители санитарных машин и врачи на поле боя, равно как и миллионы гражданских лиц в Европе, Африке и Западной Азии, оказавшиеся вблизи, а порой и буквально в эпицентре боевых действий.

Во многих закоулках войны судьба обошлась с мирными жителями хуже, чем с фронтовиками. Хотя иногда это не более чем пропагандистское прикрытие (например, британские рассказы о «немецких зверствах» в Бельгии в качестве причины для вступления в войну), расследования, проведенные медицинскими и юридическими органами в ходе войны, и последующие исторические исследования показывают, что военные преступления в период с 1914 по 1918 год действительно совершались в потрясающих масштабах. К сожалению, насилие в отношении гражданских лиц совершали солдаты как Антанты, так и Центральных держав, хотя свидетельств бесчеловечных действий последних существует больше. Частично этот факт можно объяснить тем, что Центральные державы успешно вторглись на территорию стран Антанты и оккупировали ее (по крайней мере, в Европе), так что гражданские лица стали случайными жертвами34.