Церковь стояла у канавы. Когда-то здесь проходила улица; но после нескольких спазмов катастрофического градоустройства как-то само собой обнаружилось, что улицы нет, и никто, в общем, не жалуется — а кому жаловаться, если обитателей гетто юридически не существует, кроме как в электронных ведомостях УНФОРа? Ее даже не засыпали песком. Солоноватая вода медлительно сочилась сквозь густо сплетенные корни камышей, едва не достигая паперти.

Ступив на истертые бетонные ступени, я запнулся на миг. Если меня засекут здесь, гетто загудит, словно улей, но, с другой стороны, — я был почти убежден, что найду в храме следы своей жертвы. Можно промедлить, осмотреть все внимательно, обойти ближайшие дома… и все же торопливость, дочь шайтана, победила. Я подозрительно глянул на полураспахнутые двери и, не обернувшись, переступил через порог, на ходу вытряхивая из рукава «пургу». Европейское оружие надежней русского, но если кому-то придет в голову поближе приглядеться к той груде трупов, что я за собой оставлю, — пускай лучше ищут виновников в анклаве. В мое время смельчаков, пытавшихся искать правды в посольстве, просто топили в лагуне — чтобы не привлекать внимания святых отцов.

В церкви было темно. Горела только электрическая лампадка перед иконой святого Николая, покровителя воров и пьяниц. Рядом с ликом святителя кто-то прилепил детский порнофлик: Кот в сапогах сосредоточенно и торопливо обрабатывал кого-то очень маленького — не то Дюймовочку, не то мышку. Я покачал головой. В мое время храмовники с паперти вели себя не так нагло: фликов на образа не лепили, и… я принюхался — горючего в церкви не употребляли. Ума не приложу, как с ними справляется нынешний предстоятель.

Древние кирпичные стены крошились, шли трещинами; бетонные заплатки оплывали сизыми каменными волдырями, но и они казались более уместны рядом с иконостасом, чем распорки из силикат-углеродного композита, в быту именуемого «каменноуглем». Черные, абсурдно тонкие балки сплетались под куполом кошачьей колыбелью. Не храм божий, а какое-то чучело потрошеной церкви. Я поежился: слишком близко к истине сравнение.

Тайник располагался там, где и прежде, — за иконостасом, там, куда, правду говоря, даже и мирянам ходу нет, а уж нехристям вроде меня — и подавно. Впрочем, такие мелочи давно уже никого, кроме империалистов, не волнуют. Обрызгав руки жидкими перчатками, я осторожно приподнял крышку. Внутри лежала горсть марок памяти: толстеньких, самошифрующихся. Изумрудные глазки — значит, стандартные, малой емкости, на 60 гигабайт.

Взять с них, что ли, пробы пыли? Нет, глупость — едва ли мастер захватал отработанные пластинки голыми пальцами.

Я сгреб марки свободной рукой, сунул в карман. Мне не требовалось даже подносить их к читнику. Пусть опознанием клиентов нашего мастера займется отдел: там достаточно клерков, но не так много оперативников. Тем более таких, как я, — которым не платят сверхурочных. Достаточно и того, что на подобных марках обычно записывают поддельные сертификаты.

На лестнице послышался шум — сам я едва ли обратил бы внимание, поглощенный изучением тайника, но бдительный секретарь вычленил из какофонии ночных шумов осторожную поступь дешевых кроссовок. Очень хорошо. На это я и рассчитывал. Сейчас сюда явится толпа храмовников со священником во главе в надежде, что непрошеный гость не выйдет из церковных подвалов. А они тут глубокие — знаю, сам лазил когда-то с парнями из группы поддержки.

Не дожидаясь, покуда распахнутся двери, я выхватил из кармана световую шашку. Дернул за чеку, швырнул на пол подальше от себя. В актиническом свете горящей шашки заплясали на образах синие бесовские тени.

— Заходите, святой отец, — бросил я громко.

Дуло «пурги» нацелилось в грудь зашедшему — туда, где колыхался на вздутом брюхе анодированный крест. На миг мне показалось, что передо мной батюшка Варфоломей, но добродушного знакомца моего детства уже не было в живых. А этот парень всего лишь похож на старика… да и не больно-то. Борода и ряса отчасти стирают индивидуальность — лица голубцов тоже обычно не запоминаются, в отличие от светло-синего мундира.

Одно могу сказать точно: этот батюшка не из всепрощенцев будет. Теперь меня не удивляла покорность, с которой изготовившиеся наброситься и мутузить храмовники попятились, когда священник взмахнул рукой. Это у него не от чревоугодия такое брюхо на тоненьких, зуб даю, ножках. И опухлые, бледные щеки под клочковатой темной порослью. Признаки скверного питания: дефицит незаменимых аминокислот и прочие прелести. Аскет, чтоб ему провалиться. Пустынник. У меня уже начали складываться версии. Такой беспременно раздразнит посольских — одним своим существованием. А почувствовав давление из Москвы — попытается ему противостоять чем бог пошлет. Остальное — лишь вопрос времени. Меня-то флик похабный покоробил! Погодите, батюшка, вы еще мальчиками в притворе поторгуете ради благого дела… если переживете нашу встречу.

— Пошто явился, чадо, в храм божий аки тать в нощи? — осведомился священник хорошо поставленным баритоном.

Вместо ответа я бросил ему под ноги марку — та с сухим паучьим стуком запрыгала по старинному кафелю. Потом еще одну.

— Где этот человек?

Мой вопрос застал попа врасплох — я читал это по его лицу так же ясно, как мог прочесть не видимое никому, кроме меня, меню секретарских программ на вживленном экране. А он меня не прочтет никогда, потому что церковь-в-изгнании (читай: не примятые тяжелым седалищем Российской империи православные приходы) запрещает своим духовным отцам аугментацию, и серьезных наращений у этого святоши быть не может.

— Недолжно, — проговорил он раздумчиво, — допрашивать лицо духовное ночным татям…

— Повторяетесь, — равнодушно бросил я. — Где этот человек?

Священник наставил на меня распятие: здоровенное, выполненное с нездоровым натурализмом, более присущим католичеству. На шипах тернового венца поблескивала густая жидкость — НДЛ?

— Изыди, — решительно, с угрозой пророкотал он,

— Бог троицу любит, — заметил я. — В последний раз — где автор этих сертификатов?

Грохнул выстрел. Я даже не шевельнулся, когда на меня посыпались щепки от разбитой иконы.

— Его здесь нет, — сухо отмолвил священник. — Теперь — изыди, нехристь.

Я поколебался, мучимый неистовым желанием пристрелить дурака на месте. Быть может, на его место поставят кого-нибудь посмышленей. Кто не станет сбивать банду из своей буйной паствы и убоится если не суда небесного, так хотя бы подрасходной статьи Кодекса внешних расследований Колониальной службы. Только память об отце Варфоломее удержала меня.

В распахнутых дверях маячили смутно видимые в темноте хари. Я выжал все, что возможно, из программ обработки изображения, каждое лицо отправляя на сравнение в фототеку отдела. Досье не было — против всеобщего мнения, на «черные сервера» Службы удается попасть не каждому жителю Ядра, что уж говорить о неличностях из трущоб. Но я искал не их.

— Алекс в расходе, — заключил я, дождавшись от секретаря подтверждения, что лицо моего информатора не мелькает за порогом.