Мы с Уорсом стояли на мостике, когда примерно через минуту после попадания первой торпеды все внутри у меня сотряслось от мощного удара. Меня обдало жаром, и одновременно прогремел чудовищный взрыв. Мы держались, чтобы не упасть, и смотрели на картину, которая открылась нашему взору, с благоговейным ужасом.

Мы нанесли удар по судну с боеприпасами, вызвав фейерверк, перед которым демонстрация дюжины вместе взятых фейерверков по случаю 4 июля выглядит как пара светляков. Весь район утонул в огне. Белые и желтые языки пламени образовали огромный гриб, взметнувшийся на сотню футов вверх от торпедированного судна. Ракеты и трассирующие пули вычерчивали причудливые рисунки в небе, а полыхающие обломки взлетали в воздух и, дымясь, падали в океан. Мы были свидетелями полного распада большого, тяжелогруженого судна.

Офицеры в боевой рубке столпились у выходного люка рубки, чтобы посмотреть. Уорс Скэнлэнд испытывал удовлетворение, напоминавшее жестокую радость Маша Мортона. Брат Уорса сражался в сухопутных войсках в Бирме, и наш командир, увидев, что это было судно с боеприпасами, сразу подумал, что этот груз мог предназначаться для использования в том самом районе, где был его брат.

Как будто желая внести свой вклад в пиротехническую феерию, развернувшуюся перед нами, эскортный корабль вдруг по непонятной причине стал выстреливать зелеными сигнальными ракетами предупреждения о подлодках в районе, в то время как обломки грузового судна, которое ему было поручено охранять, уже исчезли в воде. Но в следующее мгновение те из нас, кто смеялся над сигнальными ракетами, притихли. Эскортный корабль открыл по нас огонь 20-миллиметровыми трассирующими снарядами, и они со свистом проносились над мостиком. Взрывы раздавались в воде непосредственно вокруг нас. И все же Уорс не погружался. Он дал команду в дизельный отсек увеличить скорость, и мы стали медленно уходить из зоны обстрела. Прошел час, прежде чем мы снова могли вздохнуть свободно.

Вскоре после полуночи мы установили еще один контакт с противником. Радар засек большой корабль на расстоянии пятнадцати миль. Мы начали выходить на его курс. Когда вышли на дистанцию в пять с половиной миль, его уже хорошо было видно в бинокль – авианосец, эскортируемый двумя эсминцами, шел со скоростью семнадцать узлов.

Луна висела на нами, видимость была хорошей, а море довольно бурным. Уорс дал команду, чтобы двигатели работали на полную мощь. Но этого оказалось недостаточно; мы только едва могли сравняться с ним в скорости, а предпринимаемые в течение двух часов попытки выйти на позицию атаки не удавались. Очевидно, что у него самого был хороший радар, потому что на каждый совершаемый нами маневр он отвечал одним из своих контрманевров, заставлявших нас держаться на траверзе.

Это была такая привлекательная цель, и нам так хотелось ее достать, что мы почти забыли о миноносцах. В то время как судно, как за два часа до этого, все еще было от нас в пяти с половиной милях, мы вдруг обнаружили всего в трех милях от нас один из миноносцев, идущий к нам на всех парах.

На этот раз нам не оставалось ничего другого, как погружаться. «Хокбилл» ушла под воду на предельную глубину погружения и подверглась самой интенсивной атаке глубинными бомбами, которую мне когда-либо довелось пережить. Девятнадцать глубинных бомб взорвались почти одновременно. Нам пришлось настолько туго, что мы погрузились на сто футов ниже контрольной глубины, чтобы уйти от бомбежки. Развернувшись, японский миноносец пошел обратно для нанесения новой серии бомбовых ударов, но на этот раз бомбы взорвались не так близко. Он три часа преследовал нас, гудя и время от времени сбрасывая глубинную бомбу.

Ни одна из них не легла достаточно близко, чтобы доставить нам неудобства, но теперь мы обнаружили, что миноносец повинен в одной неполадке, о которой он и не догадывался, – вышел из строя клапан цистерны санитарной системы. Чтобы объяснить, что это значит, я должен доложить о достижениях военного времени, касающихся канализационной системы (а точнее, системы смыва) на подлодках.

Старая сложная система с закрытием бачка откидного клапана «А», открытием задвижки клапана «С» и так далее, прежде чем осуществлять промывание баллона гальюна сильным напором струи, уже больше не имела решающего значения. На подлодках более новой конструкции у нас появилась незнакомая доселе роскошь, довольно большая цистерна, встроенная в корпус носового торпедного отсека и известная под названием санитарной.

Баллон опустошается непосредственно в цистерну, в конце дня цистерна единожды продувается воздухом высокого давления в море, и дело с концом. Мы поминали добрым словом эту простоту много раз с того времени, как впервые вступили на борт «Хокбилл», но теперь нам предстояло узнать, что это достижение имело свою цену.

Санитарная цистерна защищена от давления толщи морской воды забортным клапаном. На случай протечки этого клапана прямо над ним находится разгрузочный клапан. Решение Уорса Скэнлэнда погрузиться ниже контрольной глубины, чтобы избежать глубинных бомб, сработало великолепно, но с одним исключением. Под возрастающим давлением забортный клапан протек и создал огромное давление в санитарной цистерне. Неожиданно около пяти часов утра разгрузочный клапан выполнил предназначенную ему функцию. Он поднялся и, распространяя невероятное зловоние, с грохотом начал разбрызгивать содержимое санитарной цистерны в носовом торпедном отсеке.

Я был в центральном посту, когда ворвался посыльный, за которым вился этот «аромат», чтобы доложить, что испортился разгрузочный клапан. За считаные секунды центральный пост и боевая рубка над нами настолько пропитались духом, который он принес с собой, что не было необходимости повторять его донесение наверх Уорсу.

Командир неохотно спустился через люк и осмотрелся в центральном посту. Его взгляд остановился на Рексе Мерфи, нашем солидном надежном лейтенанте, для которого никакая работа не была слишком трудной и самообладание которого было непоколебимо.

– Рекс, – сказал капитан, отводя взгляд, – я хочу, чтобы ты вошел туда и закрыл клапан.

Поддерживая свою железную репутацию, лейтенант Мерфи не произнес ни слова протеста.

– Слушаюсь, сэр, – сказал он, глубоко вздохнув, наклонил голову и ринулся сквозь миазматический туман в носовой торпедный отсек.

Там он пробрался к разгрузочному клапану и закрыл его. Ему пришлось стоять там и держать его закрытым примерно час. Это был один из самых героических поступков из когда-либо виденных мной за всю войну, и стоит отметить, что Мерфи была выражена особая признательность за его подвиг. Даже после того, как он принимал ванну двадцать раз в течение двух дней, каждый матрос и офицер на борту, завидев его, отдавал ему почести, так называемую «честь для Мерфи», – зажимая нос большим и указательным пальцами.

Мы всплыли около восьми часов утра после той памятной ночи, и вахта еще раз заметила авианосец. Погрузились в надежде выйти в атаку в подводном положении в дневное время. Он был теперь от нас всего в семи милях и без эскорта, и мы потратили добрых восемь часов для того, чтобы попытаться выйти на позицию залпа. Но он так и не отступил, не замедлил ход, но и не давал нам подойти достаточно близко для выстрела. Наконец примерно на закате мы полностью потеряли с ним контакт. Мы всплыли и возобновили поиск, но авианосец исчез за горизонтом, и мы больше его так и не увидели. В некотором смысле жертва доброго старого Мерфи была напрасной.