И конечно, все случилось иначе. Левеллин вернулся из штаб-квартиры с новостями. Зулли и еще один из наших офицеров – Кении Руиз – отправлялись в тридцатидневный отпуск. Мне до их возвращения предстояло оставаться на «Поллак»; затем я буду откомандирован на базу подводных лодок в Пёрле, где буду заниматься ремонтом субмарин, возвращающихся из патрулирования.

– Это не так плохо, как кажется, – сочувственно сказал мне Левеллин. – Здесь, в Пёрле, ты будешь жить вольготно, не напрягаясь, а поработав какое-то время на базе, ты будешь на подходящей должности для того, чтобы тебя откомандировать на строительство новой лодки, когда они запросят кандидата. И когда ты поедешь домой, обязательно получишь тридцатидневный отпуск.

Он добавил, что есть альтернатива – попросить десятидневный отпуск и, скорее всего, получить его. Если мне повезет с транспортом, несколько дней я смогу провести с Энн. Но если я воспользуюсь отпуском, то буду исключен из списка возможных кандидатов на строительство новой лодки и останусь прозябать на берегу в Пёрле на полгода, прежде чем меня назначат командиром старой подлодки. А после этого не будет надежды попасть домой еще год или больше.

Этих нескольких дней было слишком мало после всех моих ожиданий. Я с горечью отверг этот вариант, написал раздраженное письмо Энн и готовился к худшему. Мысль о том, что другие не были дома еще дольше и страдали больше моего, – слабое утешение человеку, разочарованному в надежде на отпуск. В этом случае чаще думаешь о людях, которые попадали домой раньше, подвергнувшись меньшим испытаниям.

Я только начал втягиваться в новый распорядок жизни, когда пришла хорошая новость. 21 октября, за четыре или пять месяцев до того, как у меня появились причины ожидать этого, на меня пришли документы. Я должен был прибыть с докладом в Манитовок, штат Висконсин, где строилась новая подлодка «Хокбилл», и, вероятно, мог рассчитывать на тридцать дней отпуска на дорогу.

Это означало, что если повезет, то я буду дома к Рождеству. Несколько устыдившись за свои последние горькие переживания, я написал Энн восторженное письмо, в котором говорил, чтобы она покупала зимнюю одежду и готовилась к идиллической зиме в Висконсине. Еще примерно с месяц я выполнял случайную работу на «Поллак», которая участвовала в Пёрле в учениях с противолодочными кораблями, и наконец был отозван и откомандирован на военно-морской кораблестроительный завод.

В те дни шансы совершить быструю поездку на Западное побережье были невелики. Обычно приходилось ждать, пока освободится какой-нибудь армейский или военно-морской транспорт, и ехать в трюме. Существовал, конечно, скоростной самолет компании «Пан-Америкэн», но следовало быть не менее чем адмиралом для того, чтобы был рассмотрен вопрос о возможности перелета на нем. Однако я не увидел ничего предосудительного в том, чтобы подойти к ответственному за воздушные перевозки офицеру, просто попытаться. Когда в конце ноября 1943 года я вошел в бюро воздушных перевозок, за столом сидел не кто иной, как наш с Энн в довоенное время сосед по Гонолулу.

Самолет-экспресс вылетал через два дня. На его борту были четыре адмирала, два или три капитана, разношерстная компания очень важных персон и один нервозный капитан-лейтенант по фамилии Грайдер. Это было грандиозное путешествие с раскланивающимися и улыбающимися стюардами и всевозможными предметами роскоши, о которых я почти забыл. Я оказался в Сан-Франциско через двадцать четыре часа.

Я пересел на самолет, вылетавший в Бербанк, а там уже дожидалась моя восхитительная жена. После всех надежд и разочарований в нашей встрече была некоторая неловкость. Она казалась нереальной, точно происходила во сне. Я спускаюсь с трапа самолета, вижу ее перед собой. Те несколько секунд, пока мы как бы на ощупь восстанавливали близость уз общения, мы чувствовали себя как чужие.

Мы поехали на машине обратно в Лонг-Бич, чтобы захватить Билли, а потом отправились в Мемфис на Рождество, которого я никогда не забуду. Затем, зная, что у нас впереди месяцы счастливой жизни, мы поехали в Манитовок, где строилась «Хокбилл».

Не думаю, что кто-нибудь мог строить подводные лодки лучше, чем люди, которые занимались этим в Манитовоке во время войны. В Манитовоке было много старых немецких мастеровых, занятых в Манитовокской судостроительной компании. Эти люди имели многолетний опыт строительства озерных пароходов. Они разработали совершенно новую технику постройки подводных лодок – собирали их по секциям, а потом соединяли секции вместе, поворачивая подлодку как ростбиф на вертеле и выполняя все сварочные работы сверху. Собрав ее в доке рядом с рекой, просто сталкивали ее бортом в воду, спуская со стапелей. Не уверен, но полагаю, что подводные лодки были крупнейшими судами, которые спускали со стапелей в то время. Во всяком случае, знаю, что среди тех мастеровых, которые строили подлодки в годы двух мировых войн, работа офицеров по наблюдению за постройкой была намного легче, чем во время тех сумасшедших месяцев, когда мы наблюдали за тем, как «Уаху» обретает форму на Мэри-Айленд.

Мы чудесно проводили время в Манитовоке. Люди там относились к нам хорошо. Моим новым командиром был Уорс Скэнлэнд, человек, к которому я испытывал самые теплые чувства, способный и умелый морской офицер. Он был человеком более глубоких морских традиций, чем я. Его отец командовал «Невадой» в Пёрл-Харборе, и корабль находился на полпути от базы в день атаки японцев. Ему пришлось причалить к берегу из-за пробоины от торпеды в корпусе. Уорс вырос на флоте и любил его.

Старшим офицером подводного флота в Манитовоке, который отвечал за текущий процесс постройки двух или трех субмарин, был Булл Райт – мой старый товарищ по «Стерджен», человек, который добился блестящих боевых достижений после своего незабываемого донесения в первые дни войны: «Стерджен» больше не девственница». Булл был не только великим мастером сражений и умелым администратором, но и прекрасным рассказчиком. Он устраивал нам банкет в Манитовоке и развлекал историей о том, как дал указание своему старшему помощнику Рубину Уитикеру «взять это на себя», когда Рубин пытался разбудить его, чтобы сообщить о том, что началась война с Японией. А еще у него была замечательная история о одном из юнг.

Этот юнга был великолепным наблюдателем. Но, как командир, Булл чувствовал, что никогда не повредит внушить моряку, что на нем лежит большая ответственность. Однажды ночью «Стерджен» всплыла так близко к Хонсю, что экипаж мог разглядеть там японцев. Юнга поднялся вверх на дневную вахту, протер стекла очков и стал осматривать горизонт, а когда увидел Хонсю, было ясно, что он легкомысленно расслаблен. Булл наблюдал за ним.

– Ну, сынок, – сказал он серьезно, – ты знаешь, что ты хороший наблюдатель и должен нести свою сигнальную вахту как следует. Внизу очень много людей, и их жизни зависят от того, как ты будешь нести эту вахту.

Парень кивнул и сглотнул.

– Так точно, сэр, – выдавил он. – А значит, и моя жизнь тоже.

Жилых помещений в Манитовоке не хватало, и мы ютились почти что в лачугах, но жизнь была незабываемо приятной после суровых месяцев боевых будней. Я еще никогда так не уставал, как в последние дни заключительного боевого патрулирования на «Поллак», и было необыкновенной роскошью расслабиться и вновь пожить, как казалось, почти нормальной жизнью. Пока мы там были, мои однокашники по академии начали принимать командование над своими новыми субмаринами, мне предложили вернуться на Тихий океан и там получить под командование подлодку. Но я знал, что война продолжится еще долго, я длительное время занимался «Хокбилл», чтобы чувствовать, что тут нужен; мне нравились ее офицеры, и я был уверен, что ее ждут большие победы; и я думал, что мне будет полезно сходить еще в один поход в качестве старшего помощника. Помимо всех этих уважительных причин, конечно же была одна перевешивающая все прочие – я не хотел сокращать время, которое я мог провести вместе с женой и ребенком.